Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
В. В. Радаев
Экономическая социология
© Радаев B. B., 2005
© Радаев В. В., 2008, с изменениями
© Издательский дом ГУ ВШЭ, 2008
Экономическая социология в начале XXI в. является одним из наиболее активно развивающихся исследовательских направлений в социальных науках. Эта дисциплина опирается на богатую интеллектуальную традицию и в то же время является молодой, становящейся. Дело в том, что вплоть до 1990-х гг. в исследовательских и учебных программах – и за рубежом, и в России – экономическая социология часто появлялась под другими названиями, обозначающими более узкие предметные области («индустриальная социология», «трудовые отношения», «теория организаций» и т. п.). И сегодня многие специалисты в самых разных странах продолжают работать на ее поле, не называя себя «экономсоциологами». Однако ситуация меняется. Все возрастающее число исследователей проявляют интерес к экономической социологии как таковой и начинают идентифицировать себя с этим направлением . Вводятся специальные учебные курсы, издаются учебники и хрестоматии, формируются исследовательские ассоциации и группы. Наряду с одним из старейших комитетов Международной социологической ассоциации (ISA) по экономической социологии (RC02 «Хозяйство и общество»), созданным в 1986 г. Н. Смелсером, А. Мартинелли и Ф. Кордозой, успешно работает с начала 1990-х гг. исследовательская сеть «Экономическая социология» Европейской социологической ассоциации (ESA), в 2001 г. образован Экономико-социологический комитет в рамках Американской социологической ассоциации (ASA) (наиболее сильной национальной ассоциации), который быстро вырос и стал одним из наиболее заметных комитетов. Возрастает число университетских учебных курсов, напрямую связанных с экономической социологией. Словом, ее институционализация как особой дисциплины идет полным ходом. Причем в этом отношении российское профессиональное сообщество, как мы покажем в заключительном разделе книги, не сильно отстает от западных коллег, а по некоторым элементам даже их опережает. Но главное, появляется все больше интересных исследований, которые используют инструменты экономико-социологического анализа.
Цель и основания книги. Основная цель настоящего учебного пособия состоит в систематизации разнообразных экономико-социологических подходов. Книга предлагает набор исследовательских инструментов для теоретических и эмпирических изысканий. В ней представлены основные классические концепции и «современная классика» – исследования последних двух десятилетий, которые уже в достаточной мере себя зарекомендовали.
Методологическая основа предложенных построений достаточно сложна. Как известно, чтобы проложить свой собственный путь, необходимо черпать из самых разных источников. В моей профессиональной биографии все начиналось в 1980-е гг. с ортодоксального марксистского образования. Позднее, наряду с изучением нео– и постмарксизма, пришло увлечение трудами М. Вебера и его последователей, которые изучались мною довольно детально в первой половине 1990-х гг. (в первую очередь, речь идет о британской индустриальной социологии и стратификационных исследованиях Дж. Голдторпа, Д. Локвуда и др.).
Затем настала пора изучения истории экономической социологии (Р. Сведберг, Н. Смелсер) и новой экономической социологии современных американских исследователей (М. Грановеттер, П. Димаджио, Н. Флигстин и др.), труды которых сегодня образуют ядро мировой экономической социологии. Вместе с ними пришло увлечение новым институционализмом и исследованиями неформальной экономики.
Уже к концу 1990-х гг. багаж пополнился изучением трудов К. Поланьи и французской экономической теории конвенций, а также более основательным знакомством с наследием П. Бурдье. Немало времени уделялось на протяжении всего этого периода чтению классиков экономической теории, включая работы по новой институциональной экономической теории (Д. Норт, О. Уильямсон и др.). Все эти и многие другие влияния несомненно наложили отпечаток на общую структуру книги и содержание ее отдельных частей.
На протяжении всей книги центральный объект внимания – действия человека. Я начинаю с обоснования принципов действия, их социальной обусловленности и структуры хозяйственных мотивов человека, переходя далее к рассмотрению его конкретных хозяйственных ролей – участника рынка и предпринимателя, менеджера и наемного работника, члена домашнего хозяйства и потребителя. По мере выполнения этих ролей человек включается в более широкие социальные структуры и общности – становится членом хозяйственных организаций и представителем социальных групп, его действия вплетаются в панорамные картины эволюции хозяйства и общества.
Экономическая социология – достаточно широкая интегративная дисциплина. И ее поле слишком велико, чтобы его можно было охватить в рамках одной книги. В результате мною отобраны темы и концепции, которые кажутся наиболее важными для раскрытия экономико-социологического подхода. Каждая из выбранных тем представляет отдельное направление исследований, и практически по каждой из них читаются специальные лекционные курсы. Поэтому мое изложение во многих случаях неизбежно имеет вводный характер. В книге не ставится задача детально представить концепции того или иного автора, здесь нет пересказов отдельных работ. Это своего рода карта маршрутов современных экономико-социологических исследований. Я стремился скорее к выделению основных идей, их систематизации и расстановке ориентиров, по которым читатель сможет самостоятельно выбрать литературные источники и разобраться в интересующем его материале, что, конечно, предполагает наличие известного уровня мотивации и профессиональной подготовки.
Осталось добавить, что в книге содержится немало критики традиционных экономических подходов. Однако моя главная задача состоит не в том, чтобы в тысячный раз покритиковать экономистов, а в стремлении показать спектр возможных альтернативных решений.
Новизна книги. Предлагаемое вниманию читателя учебное пособие является продолжением и развитием одной из моих предыдущих книг: Радаев В. В. Экономическая социология: Курс лекций. М: Аспект Пресс, 1997 (1998, 2000). Однако это не простая перепечатка и даже не новое издание с косметической правкой и формальным «осовремениванием» части материала. По существу, это новый вариант книги или попросту новая книга.
И дело не в том, что я отказался от каких-то принципиальных положений, изложенных ранее. В последнее десятилетие экономическая социология развивалась особенно активно. Появилось много новых работ, основные направления современной экономической социологии сформировались более отчетливо. И знакомство с этими работами несомненно помогло лучше понять или уточнить для себя многие вещи.
Помимо чтения недавно появившихся книг и статей, серьезным стимулом к освоению новых течений стало активное общение с российскими и зарубежными коллегами, в том числе участие на определенных этапах в организационной работе экономико-социологических комитетов и исследовательских сетей Международной и Европейской социологических ассоциаций, выступления на Всемирных и Европейских конгрессах, ряде конференций Общества по развитию социоэкономики (SASE) и Международного общества по новой институциональной экономике (ISNIE), а также на более узких экономико-социологических семинарах. Много ценной информации было получено мною в ходе проведенной в 2001–2004 гг. серии интервью о состоянии и перспективах экономической социологии с ведущими мировыми специалистами (см. публикации в журнале «Экономическая социология», рубрика «Интервью» (http://www.ecsoc.msses.ru)).
Дальнейшей систематизации материала в значительной мере способствовало постоянное чтение лекций. За эти годы мне пришлось неоднократно прочесть и вводный курс по экономической социологии, и более продвинутый курс «Экономическая социология – 2», посвященный современным теориям. Их дополняли курсы по социальной стратификации, социологии предпринимательства и, с недавнего времени, социологии рынков. Данные курсы читались в ведущих российских вузах (Государственный университет – Высшая школа экономики, Московская Высшая школа социальных и экономических наук, Европейский университет в Санкт-Петербурге, Новосибирский государственный университет), заставляя уточнять тематическую структуру, прояснять ключевые термины и заполнять белые пятна.
Важную роль сыграло и накопление опыта эмпирических исследований, которые проводились мною вместе с коллегами сначала в Институте экономики РАН, затем в Государственном университете – Высшей школе экономики. Они охватывали достаточно широкий спектр тем – новое российское предпринимательство и институциональные механизмы рынка, домохозяйственные сбережения и массовое финансовое поведение населения, практики действия средних классов и работающих бедных . Хотя мы и не используем здесь результаты этих исследований в явном виде, их влияние на выработку отдельных теоретических позиций было ощутимым.
Работе помогли и новые переводы на русский язык ведущих западных авторов. В начале 2000-х гг. мне тоже пришлось вовлечься в эту нелегкую деятельность, которая в итоге дала очень многое для понимания отдельных терминов и интерпретации ключевых позиций. Все эти усилия позволили не только дополнить материалы книги, но и серьезным образом обновить ее концептуальный и терминологический аппарат.
Решительной переработке подверглась структура прежней книги. Во-первых, в ней появилось семь совершенно новых глав, посвященных:
Социологии рынков;
Государственному регулированию хозяйства;
Неформальной экономике;
Социологии потребления;
Социологии денег;
Институционализации российской экономической социологии;
Основным направлениям российской экономической социологии .
Во-вторых, из текста исчезли три главы, которые были посвящены описанию советской и постсоветской хозяйственной системы. Их материал вполне можно было обновить, однако я решил этого не делать, чтобы более точно выдержать жанр данной книги, нацеленной на овладение разнообразным методологическим инструментарием. Конечно, знание многочисленных экономико-социологических подходов необходимо всем нам прежде всего для успешного анализа современных российских проблем. Тем не менее вы не найдете здесь развернутых описаний хозяйственной системы России (или какого-либо иного общества). Самое большее, что я себе позволял, это приводимые в сносках отдельные иллюстративные примеры из российской жизни. Таким образом, как и прежний вариант «Экономической социологии», эта новая книга написана для России, но не о России. Но на этот раз принцип выдержан более последовательно.
В-третьих, некоторые главы были фактически полностью переписаны. Это касается важнейшей главы о предмете экономической социологии, главы о культурных и властных основаниях экономического действия, основных подходах к анализу хозяйственных организаций. Многие материалы были серьезно доработаны и расширены. Речь идет о главах, посвященных эволюции «социологического человека», социологии домашнего хозяйства. Тексты других глав были подвергнуты серьезной реструктуризации (темы, посвященные хозяйственной мотивации и типам рациональности, предпринимательству, контролю над трудовым процессом со стороны работников). Серьезные добавления и изменения внесены в главы по общим подходам к социальной стратификации, моделям параллельного и циклического развития. Все прочие главы также прошли через весьма тщательную доработку. Иными словами, читателю предыдущей книги многое покажется знакомым, но, по сути, это совершенно новая работа.
Как и в предыдущей книге, я старался ссылаться на наиболее важные и относительно доступные источники, но их состав серьезно расширен, что находит свое отражение и в основном тексте, и в новом библиографическом списке, в котором представлены наиболее значимые работы. Важные дополнения и корректировки внесены в программу учебного курса «Экономическая социология», который содержится в конце книги.
Наконец, и в основном тексте, и в учебной программе обычные библиографические описания сопровождаются нередкими ссылками на онлайновые ресурсы, доступные в системе Интернет (здесь отбирались наиболее надежные и открытые хранилища профессиональных электронных ресурсов – в основном сайты академических журналов). Мне представляется это чрезвычайно важным, ибо разработчики учебных программ все более активно обращаются к электронным источникам, и этот процесс будет нарастать.
Структура книги. Книга состоит из двенадцати разделов, в каждом из которых освещается определенная тема или направление экономико-социологических исследований. Каждой теме отводятся по две-три главы, в которых раскрываются исходные понятия, сопоставляются основные исследовательские подходы в соответствующей области.
Для того чтобы раскрыть специфику экономико-социологического (или любого другого) подхода, нужно решить следующие задачи: проследить традицию (или традиции), на которую он опирается, раскрыть специфику предмета, предложить аналитические инструменты и показать, как они работают на разном содержательном материале. В первом разделе мы решаем первую из упомянутых задач: реконструируем логику двух традиций изучения хозяйства, которые опираются соответственно на модели «экономического» и «социологического» человека. В первой и второй главах рассматриваются основные этапы исторической эволюции этих моделей и те разнообразные формы, которые она породила. Раздел завершается экскурсом в историю непростых взаимоотношений экономических и социологических подходов.
Второй раздел также имеет вводный характер. В третьей главе раскрывается предмет экономической социологии, уточняются методологические границы, разделяющие экономическую теорию и экономическую социологию, а также анализируются методологические основы возможного синтеза экономического и социологического подходов. В четвертой главе мы погружаемся в один из наиболее важных и сложных методологических вопросов, посвященных структуре хозяйственной мотивации и типам рациональности. Здесь мы показываем несводимость этой мотивации к экономическому интересу и многозначность понятия «рациональное действие». В пятой главе развивается положение о социальной укорененности экономического действия в культурных и властных отношениях, а также популярная ныне тема о различных формах капитала.
В третьем разделе мы обращаемся к социологическому анализу рынков. В шестой главе суммируются основные подходы к анализу рынков – сетевой и новый институциональный, социокультурный и политико-экономический. В седьмой главе речь идет о специфике государственного регулирования хозяйства и типах взаимодействия государства и хозяйства. А восьмая глава посвящена одной из наиболее интересных тем – неформальной экономике, включая определение ее сегментов и анализ особенностей неформальных правил, регулирующих хозяйственное поведение.
Важнейшая роль в хозяйственном процессе принадлежит предпринимательской деятельности. И в четвертом разделе (девятая и десятая главы) раскрывается веер подходов к определению предпринимательства как экономической функции, дается психологический портрет классического предпринимателя, «раскапываются» исторические корни предпринимательского духа. Это неизбежно подводит нас к анализу социальных отношений, в рамках которых формируется предпринимательское действие; к исследованию той среды, из которой выходят предпринимательские группы; и наконец, к фиксации той идеологической нагрузки, которую несет идея предпринимательства.
Непосредственным результатом предпринимательской деятельности выступают вновь созданные и преобразованные организационные структуры. Соответственно пятый раздел посвящен социологии хозяйственных организаций (предприниматель, таким образом, превращается в менеджера). В одиннадцатой главе дается общее понятие «организации», подробно характеризуются ее основные признаки, рассматриваются исторические типы хозяйственной организации, предлагается оригинальная типология стратегий утверждения внутрифирменного авторитета. В двенадцатой главе раскрывается специфика экономических и социологических подходов к теории фирмы с акцентом на новые теоретические веяния.
Тема организационных моделей и поведения человека продолжается, по существу, и в шестом разделе. Здесь речь идет об установлении контроля над трудовым процессом внутри хозяйственной организации: как осуществляются постановка целей и распределение трудовых функций, регулирование ритма труда и оценка выполненных работ. Тринадцатая глава характеризует эволюцию стратегий управляющих (менеджеров) как доминирующей стороны трудовых отношений. А в четырнадцатой главе мы обращаемся к стратегиям исполнителей – индивидуальным и коллективным, стихийным и организованным – и показываем, как работники сопротивляются менеджменту и как достигается институциональный компромисс.
Для того чтобы начался трудовой процесс, человек должен найти себе рабочее место. Анализ отношений занятости – проблем создания, распределения и смены рабочих мест – находится на пересечении интересов многих дисциплин: экономики труда в ее неоклассическом и институционалистском вариантах, социологии труда и индустриальной социологии, трудовых отношений и социологии профессий. Как происходит поиск работы и рабочей силы, как устанавливается порядок найма и высвобождения работников, что определяет условия и содержание труда, уровень его оплаты и формы сопутствующих льгот – об этом идет речь в седьмом разделе. В пятнадцатой главе проблемы рынка труда рассматриваются с позиции работодателя, а в шестнадцатой – с позиции тех, кто предлагает свою рабочую силу. Наконец, семнадцатая глава посвящена особой сфере занятости – домашнему хозяйству. Здесь дается определение домашнего труда, раскрываются специфика домашнего хозяйства и модели распределения трудовых обязанностей между его членами.
В восьмом разделе анализируются потребительские практики и денежные отношения. Социология потребления представлена в восемнадцатой главе. Вводится общее понятие потребления, дается его развернутая характеристика как средства социальной дифференциации и манипулирования знаками, раскрываются противоречивые тенденции современного общества потребления. Особую тему представляет собой социология денег, излагаемая в девятнадцатой главе. Здесь даются функциональное и социальное определения денег, а ключевым вопросом становится обоснование социологической концепции множественности денег.
Видимость универсальности экономического поведения человека исчезает, когда мы начинаем рассматривать его включенность в действия дифференцированных социальных групп. В двадцатой главе девятого раздела раскрываются основные понятия социальной стратификации, предлагается оригинальная типология стратификационных систем, демонстрируется многоаспектность стратификационного анализа на примере выделения хозяйственной элиты и средних классов. Двадцать первая глава посвящена трем классическим направлениям стратификационных теорий – марксизму, функционализму и веберианству, – каждое из которых предлагает свое видение процессов социально-экономической дифференциации.
Десятый раздел включает всего лишь одну двадцать вторую главу. В ней поднимается сложная и малоизученная проблема формирования хозяйственных идеологий как рационализированных форм системного мировоззрения, разделяются уровни идеологического воспроизводства, раскрывается общее понятие идеологических систем и детально описываются составляющие элементы основных идеологий.
Как бы ни рассматривал хозяйственное поведение исследователь, будь то экономист или социолог, он всегда исходит из неких концептуальных предположений о том, что представляет собой исследуемый мир хозяйства в целом. Социологические аспекты социально-экономического развития и его периодизации образуют предмет одиннадцатого раздела. В двадцать третьей главе дается описание ряда моделей однолинейной и поступательной эволюции экономики и общества, а в двадцать четвертой – приводятся модели параллельного и циклического развития. Эти главы завершаются соответственно анализом концепций глобализации и множественных форм капитализма.
Наконец, заключительный двенадцатый раздел характеризует состояние и перспективы российской экономической социологии. В двадцать пятой главе рассказывается о формировании и институционализации современной российской экономической социологии, а в двадцать шестой главе – об основных направлениях российских исследований в этой области.
Прочитав предыдущую книгу по экономической социологии, некоторые задавали автору каверзный (как им казалось) вопрос: а где же, собственно, позиция самого автора? Видимо, сказывается привычка делить работу на «дежурный обзор западных теорий» и последующее изложение «своих» взглядов. На этот вопрос могу ответить следующее: вся эта книга – выражение особой авторской позиции. В ней вы не найдете пассивного изложения чьих-то концепций. Чаще всего эти концепции даются даже не в краткой, а в схематичной форме, которая показывает их место в более общем направлении и отсылает читателя к самостоятельному изучению первоисточников. Они используются как строительный материал для возведения здания экономической социологии, каким оно видится в начале нового столетия.
Мы благодарим Национальный фонд подготовки кадров за финансовую поддержку работы по подготовке рукописи данного издания.
Многие вопросы удалось прояснить в ходе серии интервью о состоянии и перспективах экономической социологии, проведенной нами в 2001–2004 гг. с ведущими специалистами в данной области и смежных областях. Мы благодарим всех коллег, высказавших свои мнения и оценки. В их числе: Дж. Акерлоф, Н. Биггарт, Ф. Блок, М. Буравой, М. Грановеттер, Г. Джереффи, Ф. Доббин, Т. И. Заславская, Д. Ленгель, В. Ни, X. Олдрич, У. Пауэлл, Р. Сведберг, Н. Смелсер, Д. Старк, Л. Тевено, К. Тригилия, X. Уайт, О. Уильямсон, Р. Уитли, К. Уоллес, Н. Флигстин и А. Шик.
С особым удовольствием выражаем признательность всем преподавателям кафедры экономической социологии ГУ ВШЭ, вместе с которыми удалось реализовать современную и самую развернутую из известных на настоящий момент университетскую программу учебных курсов по экономической социологии.
Благодарим М. А. Сторчевого за ценные замечания, высказанные после прочтения рукописи данной книги.
Особую благодарность хотелось бы высказать K. M. Канюк за помощь в редакционной подготовке текстов этого издания, а также М. С. Добряковой за дополнительные замечания.
За организационную и техническую поддержку проекта мы благодарим Е. В. Надеждину и Е. М. Горбунову.
М.: 2005. - 604 с.
Книга представляет ключевые направления экономической социологии - одной из наиболее активно развивающихся дисциплин в социальных науках. Она определяет концептуальные основы данной дисциплины и представляет систематизированный материал для учебного курса, включающий классические и современные экономико-социологические подходы.
Формат: pdf
Размер: 9 Мб
Смотреть, скачать: yandex.disk
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие автора
7
Раздел 1. Два подхода к человеку в социальной теории 17
Глава 1. Эволюция "экономического человека" 18
Глава 2. Эволюция "социологического человека" 38
Раздел 2. Социальные основы экономического действия 63
Глава 3. Предмет экономической социологии 64
Глава 4. Хозяйственная мотивация и типы рациональности 91
Глава 5. Человек в культурных и властных отношениях 112
Раздел 3. Человек в роли участника рынка 137
Глава 6. Рынок как форма хозяйства 138
Глава 7. Государственное регулирование хозяйства 157
Глава 8. Неформальная экономика как форма хозяйства 177
Раздел 4. Человек в роли предпринимателя 201
Глава 9. Предпринимательство как экономическая функция и
исторический феномен 202
Глава 10. Социальные основания предпринимательской деятельности 216
Раздел 5. Человек в хозяйственной организации 231
Глава 11. Хозяйственная организация: понятие, основные признаки и
формы 232
Глава 12. Основные подходы к анализу хозяйственных организаций 254
Раздел 6. Человек в трудовых отношениях 269
Глава 13. Контроль над трудовым процессом: действия менеджеров 270
Глава 14. Контроль над трудовым процессом: действия работников 284
Раздел 7. Человек в сфере занятости 299
Глава 15. Действия работодателей и спрос на труд 300
Глава 16. Действия наемных работников и предложение труда 316
Глава 17. Человек в домашнем хозяйстве 330
Раздел 8. Человек в потребительской и денежной сферах 349
Глава 18. Человек в роли потребителя 350
Глава 19. Человек в денежном хозяйстве 373
Раздел 9. Человек в социальной иерархии 391
Глава 20. Общие основы социального расслоения 392
Глава 21. Классические направления стратификационного анализа 409
Раздел 10. Человек в мире хозяйственных идеологий 429
Глава 22. Основные типы хозяйственных идеологий 430
Раздел 11. Человек в мире хозяйства 445
Глава 23. Мир хозяйства: модели однолинейного и поступательного
развития 446
Глава 24. Мир хозяйства: модели параллельного и циклического развития
462
Раздел 12. Экономическая социология в России 477
Глава 25. Становление и институционализация современной
экономической социологии в России 478
Глава 26. Основные направления экономико-социологических исследований в
современной России 498
Заключение 513
Выборочная библиография 517
Новые переводы, опубликованные в журнале "Экономическая социология" 534
Интервью с ведущими экономсоциологами, опубликованные в журнале
"Экономическая социология" 535
Профессиональные обзоры экономико-социологических исследований в разных
странах, опубликованные в журнале "Экономическая социология" 536
Алфавитный указатель 538
Приложения 559
Экономическая социология (Программа учебного курса) 560
Тематические рубрикаторы по экономической социологии 601
Экономическая социология в начале XXI в. является одним из наиболее
активно развивающихся исследовательских направлений в социальных науках.
Эта дисциплина опирается на богатую интеллектуальную традицию и в то же
время является молодой, становящейся. Дело в том, что вплоть до 1990-х
гг. в исследовательских и учебных программах - и за рубежом, и в России
- экономическая социология часто появлялась под другими названиями,
обозначающими более узкие предметные области ("индустриальная
социология", "трудовые отношения", "теория организаций" и т.п.). И
сегодня многие специалисты в самых разных странах продолжают работать на
ее поле, не называя себя "экономсоциологами" Однако ситуация меняется.
Все возрастающее число исследователей проявляют интерес к экономической
социологии как таковой и начинают идентифицировать себя с этим
направлением1. Вводятся специальные учебные курсы, издаются учебники и
хрестоматии, формируются исследовательские ассоциации и группы. Наряду с
одним из старейших комитетов Международной социологической ассоциации (ISA)
по экономической социологии (RC02 "Хозяйство и общество"), созданным в
1986 г. Н. Смелсером, А. Мартинелли и Ф. Кордозой, успешно работает с
начала 1990-х гг. исследовательская сеть "Экономическая социология"
Европейской социологической ассоциации (ESA), в 2001 г. образован
Экономико-социологический комитет в рамках Американской социологической
ассоциации (ASA) (наиболее сильной национальной ассоциации), который
быстро вырос и стал одним из наиболее заметных комитетов. Возрастает
число университетских учебных курсов, напрямую связанных с экономической
социологией. Словом, ее институционализация как особой дисциплины идет
полным ходом. Причем в этом отношении российское профессиональное
сообщество, как мы покажем в заключительном разделе книги, не сильно
отстает от западных коллег, а по некоторым элементам даже их опережает.
Но главное, появляется все больше интересных исследований, которые
используют инструменты экономико-социологического анализа.
Цель и основания книги. Основная цель настоящего учебного пособия
состоит в систематизации разнообразных экономико-социологических
подходов. Книга предлагает набор исследовательских инструментов для
теоретических и эмпирических изысканий. В ней представлены основные
классические концепции и "современная классика" - исследования последних
двух десятилетий, которые уже в достаточной мере себя зарекомендовали.
Образование: высшее. В 1983 г. закончил экономический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова. Диплом: экономист, преподаватель политэкономии.
В 1986 г. закончил очную аспирантуру экономического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова, защитив кандидатскую диссертацию по специальности 08.00.01 (Политическая экономия) по теме: «Сущность и противоречия интенсификации социалистического производства».
Ученая степень:
доктор экономических наук (1997, Институт экономики РАН). Диссертация защищена по двум специальностям: 08.00.01 (Политическая экономия) и 22.00.03 (Экономическая социология).
Тема: «Экономические и социологические концепции хозяйственного поведения человека: сравнительное исследование».
Ученое звание: профессор.
Места работы и должности в настоящее время:
Первый проректор Государственного Университета - Высшей школы экономики
Заведующий кафедрой экономической социологии Государственного Университета - Высшая школа экономики
Руководитель лаборатории экономико-социологических исследований ГУ-ВШЭ
Главный редактор журнала «Экономическая социология».
С начала 1990-х годов развивает современную теорию экономической социологии. В 1994-1996 вел постоянную рубрику «Экономическая социология» в «Российском экономическом журнале». Опубликовал цикл из 16 статей. Опубликовал одно из первых учебных пособий по экономической социологии: Радаев В. В. Экономическая социология: курс лекций. М.: Аспект-пресс, 1997. Более развернутое изложение теоретических основ современной экономической социологии позднее представлено в книге (М.: ГУ-ВШЭ, 2005) и ряде статей.
С 1991 г. руководил исследовательской группой, начавшей проведение теоретических и эмпирических исследований нового российского предпринимательства. На первом этапе исследования концентрировались на изучении самих групп предпринимателей - их социально-демографические и профессиональные характеристик, каналов рекрутирования, мотивы, по которым они пришли в бизнес. В 1995 г. за серию из 12 статей по экономике и социологии нового российского предпринимательства награжден премией Европейской Академии.
На втором этапе (вторая половина 1990-х гг.), когда группы предпринимателей в основном сложились, фокус исследований сместился к анализу условий формирования рынков и тех трудностей, с которыми сталкиваются предприниматели при основании и развитии своих предприятий. В центре внимания оказались проблемы входа на рынок, преодоления административных и финансовых барьеров, поддержания контрактных отношений, защиты от посягательств со стороны органов государственной власти и силовых структур. Соответственно, в число ключевых попали проблемы трансакционных издержек, взаимодействия предпринимателей с представителями власти и силовыми структурами.
В начале 2000-х годов наступил третий этап исследований предпринимательской деятельности, когда структурные и институциональные основания рынков оказались в целом сформированы. При этом на фоне экономического роста, сопровождающегося интенсивными структурными и институциональными трансформациями, главным объектом изучения для В. В. Радаева и возглавляемого им исследовательского коллектива становятся правила, которыми руководствуются ведущие участники рынков. На основе эмпирических исследований В. В. Радаевым публикуется серия работ по российской неформальной и теневой экономике. В этот период В. В. Радаевым активно развивается новое теоретическое направление - социология рынков, в котором экономическая социология смыкается с новой институциональной экономической теорией. В. В. Радаевым в 2003 г. публикуется и первая книга, очерчивающая границы данного направления - «Социология рынков: к формированию нового направления». Во второй половине 2000-х годов В. В. Радаев успешно продолжает теоретическую работу в области социологии рынков и анализа конкуренции.
С начала 2000-х годов под руководством В. В. Радаева проводятся эмпирические и прикладные исследования потребительских рынков. Особый интерес вызывает малоизученная отрасль розничной торговли. Исследования проводятся по заказу ведущих деловых ассоциаций России - Ассоциации торговых компаний и товаропроизводителей электробытовой и компьютерной техники (РАТЭК), Ассоциации компаний розничной торговли (АКОРТ), Содружества производителей фирменных торговых марок (РусБренд). Исследования фокусируются на деловых стратегиях ведущих торговых сетей, продвигающих современные торговые форматы и утверждающих новые правила взаимодействия в цепи поставок. Результаты исследований воплотились в книге «Захват российских территорий: новая конкурентная ситуация в розничной торговле», в которой суммировались тенденции развития розничной торговли в 1990-2000-е гг., а также в подготовленной к изданию книге «Кому принадлежит власть на потребительских рынках: отношения розничных сетей и поставщиков в современной России» (выход из печати в 2011 г.).
В. В. Радаев принял активное участие в развитии российских активное стратификационных исследований, опубликовав в соавторстве с О. И. Шкаратаном первое в России учебное пособие по данной области. Принял участие в крупном фундаментальном исследовании средних классов в России (руководитель - Т. М. Малева), опубликовал работы по изучению групп так называемых работающих бедных. Им также опубликованы результаты уникального исследования массового финансового поведения российского населения (по материалам деятельности «финансовых пирамид» 1990-х годов). Параллельно В. В. Радаев занимался проблемами высшего профессионального образования, публикуя оригинальные статьи по результатам исследований и на основе практики администрирования образовательного процесса.
Научные публикации
Всего за время работы опубликовано более 250 научных работ, включая восемь монографий. Имеет публикации на английском, немецком, французском, итальянском, венгерском и японском языках. Подробнее см. Приложение 1. Обладатель премии Европейской академии за серию научных публикаций по исследованию нового российского предпринимательства (1995 г.). Дважды становился победителем конкурсов за лучшие научные статьи журнала «Социологические исследования».
Создание научных и образовательных подразделений и программ
С 1987 г. работал в Институте экономики РАН. В 1991 г. создал сектор экономической социологии, а в 1995 г. отдел экономической социологии и социальной политики. В 1991-1994 гг. участвовал в создании Московской Высшей школы социальных и экономических наук (российско-британского постдипломного университета) и Междисциплинарного академического центра социальных наук (Интерцентра). С 1999 г. по настоящее время работает в ГУ-ВШЭ. В 1999 г. реорганизовал и возглавил кафедру экономической социологии факультета социологии ГУ-ВШЭ. Кафедра обеспечивает специализацию «Экономическая социология» в бакалавриате ГУ-ВШЭ. В 2003 г. образовал специализированный Диссертационный совет по социологическим наукам Д 212.048.01. В настоящее время является Председателем данного совета, работающего по специальностям: 22.00.01 - теория, методология и история социологии (социологические науки). 22.00.03 - экономическая социология и демография (социологические науки). 22.00.04 - социальная структура, социальные институты и процессы (социологические науки). 22.00.08 - социология управления (социологические науки). Является разработчиком и с 2005 г. соруководителем магистерской программа «Прикладные методы социального анализа рынков» на факультете социологии ГУ-ВШЭ. В 2006 г. создал и возглавил в качестве заведующего научно-учебную Лабораторию экономико-социологических исследований ГУ-ВШЭ. Деятельность Лаборатории концентрируется на социологическом анализе развития потребительских рынков.
Создание научных и образовательных ресурсов, руководство издательскими проектами
В 2000 г. создал электронный журнал «Экономическая социология» (http://ecsoc.hse.ru) (с 2010 г. входит в список ВАК РФ). По настоящее время является главным редактором журнала. Журнал выходит пять раз в год, публикуя новые тексты и переводы, интервью с ведущими исследователями и дебютные работы, профессиональные обзоры и рецензии на новые книги, новые учебные программы, информацию об исследовательских проектах и научных конференциях. C 2005 г. журналом ежегодно проводится общероссийский конкурс исследовательских работ в области экономической социологии. С 2001 г. руководил созданием «Эксоцентра: виртуального центра ресурсов по экономической социологии» (http://www.ecsoc.ru). Разработал оригинальный рубрикатор для классификации экономико-социологических ресурсов. Эксоцентр предлагает открытый доступ к лучшим отечественным и зарубежным электронным ресурсам, включая аннотации статей и книг, информацию об ученых и исследовательских центрах, электронных хранилищах и диссертационных работах. С 2002 г. руководил разработкой и созданием Федерального образовательного портала «Экономика, социология, менеджмент» (http://www.ecsocman.edu.ru). С момента основания Директор, затем научный руководитель данного портала. В течение многих лет портал является одним из наиболее посещаемых электронных научно-образовательных ресурсов. Предоставляет открытый доступ к десяткам тысяч профессиональных ресурсов. Специальный «Журнальный зал» обеспечил доступ к полнотекстовым документам ряда ключевых профессиональных журналов, не имевших ранее электронных приложений - «Российский экономический барометр», THESIS, «Общественные науки и современность», «Экономический журнал ГУ-ВШЭ» и др. В 2008 г. в составе коллектива за разработку Федерального образовательного портала получил Премию Правительства Российской Федерации в области образования. В 2002 г. основал серию препринтов «Социология рынков» (http://www.hse.ru/org/hse/wp/wp4). В настоящее время редактор серии. В 2006 г. содействовал созданию информационно-аналитического бюллетеня ЭСФорум. Публикуется пять выпусков в год. В настоящее время научный руководитель бюллетеня. В 2007 г. создан сайт Лаборатории экономико-социологических исследований ГУ-ВШЭ, регулярно размещающий профессиональные ресурсы (http://ecsoclab.hse.ru). В 2008 г. основал серию «Аналитика ЛЭСИ». В настоящее время редактор серии, в рамках которой опубликовано семь выпусков.
Овчинникова Ю. В. (ред.) Организационные формы и конкурентные стратегии в российской розничной торговле (региональный аспект). М.: Вершина, 2008.
Категории:
| Автор | Книга | Описание | Год | Цена | Тип книги | |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Т. К. Касумов | В монографии Касумова Т. К. показано как в экономических теориях и прежде в институциональных (старом и новом), получали развитие идеи выхода за традиционные границы, и привлечения социального в… - Русайнс, (формат: Твердая глянцевая, 203 стр.) | 2017 | 1319 | бумажная книга | ||
| Васьков М.А. | Учебник подготовлен в соответствии с Федеральными государственными образовательными стандартами РФ социально-экономических направлений подготовки (бакалавриат): «Социология», «Социальная работа»… - РИОР, (формат: 84x108/32, 736 стр.) высшее образование: бакалавриат | 2016 | 639 | бумажная книга | ||
| Гуськов И., Хунагов Р., Баранов А., Волков Ю. | В учебном пособии, написанном в соответствии с Федеральными государственными образовательными стандартами РФ по направлениям подготовки «Социология» и «Социальная работа» (бакалавриат)… - Феникс, (формат: Твердая глянцевая, 203 стр.) | 2015 | 362 | бумажная книга | ||
| Альберт Иванович Кравченко | Раскрыты структура, содержание и функции экономической социологии; основные этапы развития социолого-экономической мысли; особенности социально-экономического процесса, формы экономического сознания… - КноРус, (формат: Твердая глянцевая, 203 стр.) Бакалавриат (КноРус) электронная книга | 2018 | 490 | электронная книга | ||
| В. В. Радаев | Книга представляет ключевые направления экономической социологии - одной из наиболее активно развивающихся дисциплин в социальных науках. В ней определяются концептуальные основы данной дисциплины и… - ГУ ВШЭ, (формат: 70x100/16, 608 стр.) Учебники Высшей школы экономики | 2008 | 469 | бумажная книга | ||
| В учебном пособии излагаются актуальные проблемы экономической социологии. Дается определение ее предметной области. Рассматриваются классические концепции социологического анализа экономической… - Фонд "Мир", Академический Проект, (формат: 84x108/32, 736 стр.) Gaudeamus | 2006 | 227 | бумажная книга | |||
| Юлиан Рысь | Авторы учебного пособия: кандидат философских наук, профессор Ю. И. Рысь и кандидат философских наук, доцент, академик МАЭП В. Е. Степанов. Рассматривается спецификапредметной отрасли экономической… - КноРус, (формат: 84x108/32, 736 стр.) электронная книга | 249 | электронная книга | |||
| Г. Н. Соколова | электронная книга | 2013 | 207 | электронная книга | ||
| Галина Николаевна Соколова | Раскрывается логика развития экономической социологии как специальной теории с присущими ей объектом, предметом и системой категорий, «работающих» в русле основных социально-экономических законов… - Вышэйшая школа, (формат: 84x108/32, 736 стр.) ВУЗ. Студентам высших учебных заведений | 2013 | бумажная книга | |||
| Верховин | В учебном пособии излагаются актуальные проблемы экономической социологии. Дается определение ее предметной области. Рассматриваются классические концепции социологического анализа экономической… - (формат: Твердая глянцевая, 203 стр.) | 2006 | 323 | бумажная книга | ||
| Халиков М.С. | В учебном пособии рассмотрены теоретические и прикладные аспекты экономической социологии. В книге проводится анализ современных научных подходов к решению социально-экономических проблем, на широком… - Академический проект, (формат: Твердая глянцевая, 203 стр.) - | В учебном пособии рассматриваются актуальные проблемы экономической социологии, специфика социологического изучения экономических процессов современного рыночного общества, методы и основные… - (формат: 70x100/16, 608 стр.) | 337 | бумажная книга | ||
| Зарубина Н.Н. | Экономическая социология. Учебник и практикум для академического бакалавриата | Учебник написан на основе обобщения многолетнего опыта преподавания экономической социологии в МГИМО (У) МИД России для бакалавров социологических и экономических специальностей. В учебнике отражена… - Юрайт, (формат: 70x100/16, 608 стр.) Бакалавр. Академический курс | 2016 | 1281 | бумажная книга | |
| Н. Н. Зарубина | Экономическая социология. Учебник и практикум | Учебник написан на основе обобщения многолетнего опыта преподавания экономической социологии в МГИМО (У) МИД России для бакалавров социологических и экономических специальностей. В учебнике отражена… - Юрайт, (формат: 70x100/16, 378 стр.) Бакалавр. Академический курс
Новейший философский словарь
Комплекс учебных изданий: Соколова Г.Н. Экономическая социология: Учеб. для вузов. Изд. 2 е, перераб. и доп. (Москва Минск, 2000); Соколова Г.Н., Кобяк О.В., Александрова А.Б. Экономическая социология: Практикум / Под ред. Г.Н. Соколовой. (Минск … Социология: Энциклопедия Наука, изучающая взаимодействие экономики и других общественных подсистем (экономики и политики, экономики и права, экономики и религии и т. д.). Практическое значение экономической социологии в социологическом анализе программ и планов… … Терминологический словарь библиотекаря по социально-экономической тематике ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ - (economic sociology) – социологическое изучение отношений между экономикой и другими социальными институтами. Являясь более чем специализированной областью исследования внутри дисциплины, социологический анализ экономической жизни представлял… … Большой толковый социологический словарь - «Экономическая социология» Специализация: научый социологический журнал Периодичность: 5 номеров в год Язык: русский Издатель: Государственный университет Высшая школа экономики Страна … Википедия Экономическая социология – электронный журнал. Издание основано в 2000 г. на базе ГУ ВШЭ. Главный редактор журнала: В.В. Радаев. По структуре издание напоминает бумажные научные журналы: существует деление на годовые тома, номера и рубрики.… … Википедия ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ или СОЦИОЛОГИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ - (ECONOMIC SOCIOLOGY or SOCIOLOGY OF ECONOMIC LIFE) Социологический анализ экономических явлений находился в центре внимания таких классиков социологии, как К. Маркс, М. Вебер и Э. Дюркгейм (в ранний период его творчества). Однако интерес… … Социологический словарь СОЦИОЛОГИЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ (СОЦИОЛОГИЯ ЭКОНОМИКИ) - англ. sociology, economic (sociology of economics); нем. Wirtschaftssoziologie. Отрасль социологии, изучающая: соц. аспекты экон. процессов и экон. поведение людей в обществе; формы соц. организации; системы взаимосвязанных ролей; модели норм и… … Толковый словарь по социологии СОЦИОЛОГИЯ (ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ) МОЛОДЕЖНОЙ ПРЕСТУПНОСТИ - – область научного знания, занимающаяся исследованием различных социально экономических проблем преступности и определением на этой базе места данного сложного и противоречивого явления в обществе; причин, порождающих преступность; условий и… … Терминологический ювенологический словарь Специальная отрасль социологии, объектом познания которой является город как социально пространственная общность, исторически конкретная поселенческая структура, основная форма расселения людей. Содержание 1 История 2 Примечания … Википедия |
Основная цель настоящего учебного пособия состоит в систематизации разнообразных экономико-социологических подходов. Книга предлагает набор исследовательских инструментов для теоретических и эмпирических изысканий. В ней представлены основные классические концепции и “современная классика” - исследования последних двух десятилетий, которые уже в достаточной мере себя зарекомендовали.
ЭВОЛЮЦИЯ “ЭКОНОМИЧЕСКОГО ЧЕЛОВЕКА”.
Судьба социологии в современной России во многом схожа с судьбой экономической теории (economics). Обе дисциплины в Советском Союзе долгое время считались “буржуазными”, и к ним относились по меньшей мере настороженно. В результате они оставались на периферии исследовательского пространства или частично маскировались под “составные части марксизма” Роднит их и взлет популярности в постсоветский период. Интенсивно развиваясь, экономическая теория и социология часто оказывались рядом, и возникла необходимость взаимного определения их методологических границ.
В первом разделе мы начнем с анализа исследовательских традиций. Мы собираемся проследить, как формировались и видоизменялись представления об экономическом и социальном действии; назвать имена экономистов и социологов, внесших существенный вклад в эволюцию этих представлений. Ввиду большого количества авторов и ограниченности объема данной книги мы не сможем предложить сколь-нибудь развернутое содержание теорий и ограничимся анализом методологических подходов к хозяйственному поведению человека. В нашем распоряжении уже имеются примеры удачного описания эволюции представлений о человеке в экономической теории. Хотелось бы, однако, показать человека более полно и разносторонне, каким он видится с двух сторон - авторами экономических и социологических концепций.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие автора 7
Раздел 1. Два подхода к человеку в социальной теории 17
Глава 1. Эволюция "экономического человека" 18
Глава 2. Эволюция "социологического человека" 38
Раздел 2. Социальные основы экономического действия 63
Глава 3. Предмет экономической социологии 64
Глава 4. Хозяйственная мотивация и типы рациональности 91
Глава 5. Человек в культурных и властных отношениях 112
Раздел 3. Человек в роли участника рынка 137
Глава 6. Рынок как форма хозяйства 138
Глава 7. Государственное регулирование хозяйства 157
Глава 8. Неформальная экономика как форма хозяйства 177
Раздел 4. Человек в роли предпринимателя 201
Глава 9. Предпринимательство как экономическая функция и исторический феномен 202
Глава 10. Социальные основания предпринимательской деятельности 216
Раздел 5. Человек в хозяйственной организации 231
Глава 11. Хозяйственная организация: понятие, основные признаки и формы 232
Глава 12. Основные подходы к анализу хозяйственных организаций 254
Раздел 6. Человек в трудовых отношениях 269
Глава 13. Контроль над трудовым процессом: действия менеджеров 270
Глава 14. Контроль над трудовым процессом: действия работников 284
Раздел 7. Человек в сфере занятости 299
Глава 15. Действия работодателей и спрос на труд 300
Глава 16. Действия наемных работников и предложение труда 316
Глава 17. Человек в домашнем хозяйстве 330
Раздел 8. Человек в потребительской и денежной сферах 349
Глава 18. Человек в роли потребителя 350
Глава 19. Человек в денежном хозяйстве 373
Раздел 9. Человек в социальной иерархии 391
Глава 20. Общие основы социального расслоения 392
Глава 21. Классические направления стратификационного анализа 409
Раздел 10. Человек в мире хозяйственных идеологий 429
Глава 22. Основные типы хозяйственных идеологий 430
Раздел 11. Человек в мире хозяйства 445
Глава 23. Мир хозяйства: модели однолинейного и поступательного развития 446
Глава 24. Мир хозяйства: модели параллельного и циклического развития 462
Раздел 12. Экономическая социология в России 477
Глава 25. Становление и институционализация современной экономической социологии в России 478
Глава 26. Основные направления экономико-социологических исследований в современной России 498
Заключение 513
Выборочная библиография 517
Новые переводы, опубликованные в журнале "Экономическая социология" 534
Интервью с ведущими экономсоциологами, опубликованные в журнале "Экономическая социология" 535
Профессиональные обзоры экономико-социологических исследований в разных странах, опубликованные в журнале "Экономическая социология" 536
Алфавитный указатель 538
Приложения 559
Экономическая социология (Программа учебного курса) 560
Тематические рубрикаторы по экономической социологии 601.
Бесплатно скачать электронную книгу в удобном формате, смотреть и читать:
Скачать книгу Экономическая социология, Радаев В.В., 2005 - fileskachat.com, быстрое и бесплатное скачивание.
Книга представляет ключевые направления экономической социологии – одной из наиболее активно развивающихся дисциплин в социальных науках. В ней определяются концептуальные основы данной дисциплины и содержится систематизированный материал для учебного курса, включающий классические и современные экономико-социологические подходы. Для студентов, аспирантов, преподавателей и исследователей в области социальных и экономических наук.
Социальные основы экономического действия
Значение и цель всех предпринимаемых усилий состоит в том, чтобы прочертить линию, ведущую от поверхности экономических явлений к основным ценностям и вещам, наиболее значимым в человеческой жизни.
Георг Зиммель. Философия денегПредмет экономической социологии
Что изучает экономическая социология, и в чем заключается ее предмет? На этот вопрос нам предстоит ответить в этой главе. Сначала мы прочертим границы, отделяющие экономическую социологию от экономической теории. Далее попытаемся дать определения «экономики» и «экономического действия». Затем настанет черед ключевой части главы, в которой раскрывается специфика экономико-социологического подхода, после чего мы определим те принципы, на которые опирается построение моделей «экономико-социологического человека». А завершится глава анализом понятия стратегии хозяйственного действия. Данная глава имеет особое значение. Изложенные в ней принципы будут развиваться далее при изучении разнообразных предметных областей на протяжении всей книги.
О границах между экономической теорией и социологией. Можно было бы отделаться от вопроса, что такое экономическая социология, весьма немудреным способом, сказав, что это дисциплина, использующая основные понятия и инструментарий социологии для анализа экономических отношений. И это, несомненно, правильный ответ. Другое дело, что с содержательной точки зрения он малоинформативен, придется еще объяснить, какие понятия имеются в виду и как они используются; чем экономическая социология отличается от других социальных дисциплин и, конечно, в первую очередь – от экономической теории.
Итак, где же пролегают границы между экономической теорией и экономической социологией? Быть может, различен объект исследования? Отчасти это верно. Экономическая теория в значительно большей степени изучает потоки материальных, финансовых и информационных ресурсов. Социология же более ориентирована непосредственно на человеческое поведение и социальные связи как таковые. Но с разделением объектных областей возникают явные затруднения. Попробуйте определить, что такое «экономика» (как предположительный объект экономической теории) и чем «экономическое» отличается от «неэкономического». Сразу выяснится, что границы объектов исследования разных дисциплин крайне условны и размыты, они не закреплены жестко за этими дисциплинами. Монополистические притязания на исследование тех или иных объектов (в частности, хозяйственных отношений) сегодня выглядят все менее обоснованными. И все чаще экономисты и социологи обращаются к изучению одних и тех же объектов, играют на одном проблемном поле.
Может быть, главное отличие коренится в методах сбора данных, используемых экономической теорией и экономической социологией? Такие различия имеются. Начнем с того, что значительная часть экономистов вовсе не нуждается в эмпирическом материале, оставаясь в области абстрактного моделирования. А социологи чаще обращаются к конкретным эмпирическим данным. Однако мы не думаем, что следует далеко заходить в подобных противопоставлениях, представляя дело так, что экономисты оперируют «чистыми моделями», а социологи «роются в эмпирике». Ведь среди экономистов есть немало скрупулезных эмпириков, а многие социологи смотрят на землю с высоты «птичьего полета».
Далее, экономисты-эмпирики чаще всего прибегают к агрегированным показателям национальной статистики. А главным источником данных для социолога являются специальные опросы. То есть социологи относительно чаще не просто используют готовые информационные базы, а сами занимаются производством данных. Кроме этого, социологи демонстрируют большее, по сравнению с экономистами, разнообразие методов их сбора, включая анкетные опросы, углубленные интервью, фокус-группы, включенное наблюдение. Но, заметим, все эти методы экономистам отнюдь не заказаны. Конечно, они реже прибегают к технике опросов и менее в ней искушены. Однако многие экономисты сегодня все активнее привлекают опросные данные (особенно это характерно для России с хроническими слабостями ее официальной статистики, где специальный опрос часто оказывается единственным источником необходимых данных). В свою очередь, многие социологи все чаще прибегают к вторичному анализу имеющихся статистических баз данных. Таким образом, несмотря на традиционно сложившиеся различия применяемых методов сбора данных, все-таки не здесь следует искать основной междисциплинарный водораздел. И если мы видим человека с анкетой, это вовсе не означает, что перед нами социолог.
Есть различия и в методах анализа данных. Экономисты в большей степени тяготеют к формальным моделям, облачая их в строгие математические формулы. А ключевым методом статитического анализа выступает построение регрессионых моделей. Часто состав переменных и параметры регрессионного уравнения и считаются основным результатом исследования. Модели социологов менее строги в формальном отношении, чаще имеют более «мягкий», качественный характер. Когда же речь заходит о статистических техниках, то социологи чаще используют факторный и кластерный анализ. Хотя и регрессионный анализ (особенно среди экономсоциологов) становится все более популярным. Впрочем, разница в методах анализа данных также производна.
Наш принципиальный вывод состоит в том, что наиболее глубокое и существенное различие между экономической теорией и экономической социологией заключается в общеметодологических предпосылках анализа, в подходах к моделированию человеческого действия, проистекающих из совершенно разнородных оснований. Эти дисциплины различаются не тем, что они изучают (подобных различий становится все меньше), а тем, как они это делают. Они ставят перед собой разные типы задач. Изучать экономику или социологию – не значит анализировать экономические или социальные отношения. Это значит – овладевать соответствующим подходом, который в принципе может быть применим к объектам самого разного рода.
В чем же состоит специфика задач, решаемых в рамках экономического и социологического подходов? Первое наблюдение касается общих целей исследования и приводит к довольно забавным выводам. Экономисты берутся за объяснение весьма сложных материй (формирование цен, движение финансовых потоков и т. п.), которые для обывателя остаются «тайной за семью печатями», и в итоге сводят это объяснение к логике здравого смысла, к способам поведения обычных «средних» людей. Что касается социологии, то трудно избавиться от впечатления, что она, напротив, занимается очень «простыми» явлениями, над которыми мы обычно не даем себе труда задумываться, воспринимая их на уровне здравого смысла. Социология же пытается проблематизировать эти явления, показывая, что за их кажущейся простотой скрывается богатый мир, наполненный самыми разными смыслами. В самом деле, как ответить на следующие «простые» вопросы: почему потребители ходят в разные магазины и покупают одну и ту же вещь по совершенно разным ценам? Почему предприниматели стараются выбирать деловых партнеров из определенного круга? Почему работники ревниво реагируют даже на ничтожное повышение оплаты своих коллег, но относительно спокойно воспринимают большие разрывы в доходах между «рядовыми» и «начальством»? В итоге можно сказать, что интенции двух дисциплин прямо противоположны: экономическая теория производит редукцию к обыденному, а экономическая социология – проблематизацию обыденного.
Но различие интенций двух дисциплин этим не ограничивается. Есть и более важная вещь, связанная с тем, что экономическая теория видит своей основной задачей предсказание, она склонна к экстраполяции своих выводов, и эта прогностическая нацеленность заставляет укорачивать список анализируемых переменных и упрощать связи между ними, зачастую пренебрегая реалистичностью предпосылок. А экономическая социология довольно скептически относится к предсказаниям и значительно больше тяготеет к описанию. При этом ее дескриптивные наклонности побуждают расширять список используемых переменных, пытаясь повысить реалистичность закладываемых предпосылок.
Следующий пункт расхождений связан с трактовкой понятия естественного, которое, на наш взгляд, имеет два разных толкования. Естественное понимается как:
Простое, привычное, повседневное;
Соответствующее «природному состоянию» человека, его врожденным склонностям и инстинктам.
Экономическая теория тяготеет к соединению двух этих толкований. Она склонна объяснять повседневный выбор человека его природными склонностями – рациональным стремлением к собственному благу, минимизацией усилий, склонностью к обмену. Экономическую социологию привлекает «естественность», понимаемая как простота, повседневность, но она старается избегать «естественности», понимаемой как совокупность универсальных, изначально заданных свойств человека. Принципиальная позиция заключается в том, что экономическая социология не занимается тем, что называют «человеческой натурой». То, что мы считаем универсальным и существующим изначально, при ближайшем рассмотрении, во-первых, демонстрирует устойчивые различия по группам людей, которые, оказавшись в сходных ситуациях, почему-то ведут себя по-разному; а во-вторых, оказывается продуктом исторического развития. С точки зрения экономической социологии фигура «экономического человека», принимающего независимые рациональные решения, столь же исторична, как, скажем, паровая машина, и предполагает множество непростых условий – наличие гражданской свободы и достаточно развитых прав частной собственности. Очень многое из того, что сегодня выглядит привычным, обыденным и чуть ли не всеобщим, возникло совсем недавно. А то, что длилось столетиями, ныне трещит по швам. Долгое время, например, существовало достаточно жесткое разделение хозяйственных ролей в домашнем хозяйстве между мужчиной и женщиной, и оно считалось «естественным». А потом «вдруг» роли начали интенсивно перемешиваться. Куда же девалась эта «естественность» (подробнее см. в гл. 17)?
Наконец, существуют серьезные различия между экономистами и социологами в использовании интеллектуальных традиций. Экономисты в большей степени тяготеют к позитивистскому взгляду на накопление знания, меньше обращаются к толкованию собственных классиков, и разрыв между современной теорией и историей мысли здесь более ощутим. В социологии современная теория куда более явно опирается на классические источники, постоянно возвращается к классике, подвергая ее все новым и новым интерпретациям.
Экономика как совокупность действий. Прежде чем перейти к более полному раскрытию специфики экономико-социологического подхода, зададимся вопросом о том, что же такое «экономика»? Определить ее оказывается далеко не просто. Если подходить к делу с наиболее привычной формально-статистической точки зрения, то под нею понимается некая сфера, или точнее совокупность сфер, где осуществляется производство благ. В этом смысле экономика противопоставляется «непроизводственной сфере». Правда, при этом остается открытым вопрос о том, как определить границы непроизводственной сферы. Старое определение экономики как сферы производительного труда, берущее начало еще в классической политической экономии, уже мало на что годится. Сводить экономическую сферу к производству материальных продуктов в условиях, когда более половины рабочей силы занято в сфере услуг, мало кому придет в голову. А как поделить услуги на «производственные» и «непроизводственные», мы однозначно сказать не беремся. Если взять такие сферы, как, скажем, наука и культура, окажется ли, что в них мы не обнаружим экономических процессов? А поскольку есть серьезное подозрение, что мы их там обнаружим, то почему бы тогда не отнести и эти сферы к «экономике»? В результате возникает риск того, что вскоре «экономическими» окажутся все существующие сферы деятельности.
Важно понять, что деление по отраслевому принципу в данном отношении сегодня в принципе не работает, и по типу продукта или услуги экономическое от неэкономического отделить практически невозможно. Научная разработка, информационная технология или предмет живописи могут быть такими же экономическими продуктами, как хлеб или одежда (а последние при определенных обстоятельствах, как мы увидим ниже, могут не иметь экономического содержания).
Следует учитывать, что понятие экономического претерпело существенную эволюцию. И важно повторить принципиальный вывод, к которому мы пришли в гл. 1: если в рамках классической политической экономии XVIII–XIX вв. оно непосредственно связывалось с производством хронически недостающих материальных благ, то в неоклассической теории понятие экономики преобразовалось в совокупность способов распределения ограниченных ресурсов, имеющих различное употребление. А сегодня оно все чаще связывается с особыми типами принятия решений, в первую очередь, с рациональным выбором. Таким образом, понятие экономики все более освобождается от непременной связи с хозяйственным процессом в узком смысле слова, все меньше зависит от своей первоначальной основы – материальных потребностей. Экономическое может возникать везде, где люди осуществляют устойчивый выбор по поводу использования ограниченных ресурсов.
Тогда с какой стороны подойти к определению экономики? Может быть, это сфера, где произведенные продукты и услуги предназначаются для обмена, где люди работают на рынок и где стоимость их продуктов принимает денежную форму! Мы согласны с тем, что ориентация на обмен и использование денежного эквивалента – важные элементы экономических отношений. Однако в данном определении из сферы экономического выпадает обширная область домашнего труда, связанная с обеспечением внутренних потребностей домашнего хозяйства. Готовы ли мы к тому, чтобы исключить подобный труд из сферы экономического? Видимо, нет.
При определении экономики через рыночный обмен также не понятно, как квалифицировать сферу собственно производства. Возьмем весьма неприятный, но отнюдь не надуманный случай, когда произведенный продукт сгнил на складе и на рынок так и не попал. Это уже не экономика? Тогда к какой сфере мы отнесем подобное производство?
Возможно, экономика – это сфера, где люди трудятся в ожидании адекватного вознаграждения! Если это так, то какого рода вознаграждения имеются в виду? Сводим ли мы их только к денежным формам дохода – заработной плате, прибыли и ренте? А если вознаграждение принимает формы благодарности, признания, растущего авторитета или получения важной для нас информации? Означает ли это немедленное выпадение из сферы экономического? Как быть, если вознаграждения организуются в виде сложной системы реципрокных (взаимных) обменов, не предусматривающих немедленного «отдаривания»?
Эти «неудобные» вопросы подталкивают нас к следующему выводу: экономика – это совокупность специфических действий, которые осуществляются во всех сферах общества. В этом смысле никакой пространственно локализованной и тем более обособленной сферы экономики не существует. Экономические действия совершаются повсеместно, но практически никогда общая совокупность действий к ним не сводится. Они реализуются в разных комбинациях с неэкономическими действиями. Поняв это, можно подойти к наиболее сложному вопросу – определению характера и основных составляющих экономического действия.
Для начала приведем два классических определения экономического действия и экономической науки, которые сегодня принимаются многими на аксиоматическом уровне. Первое из них принадлежит М. Веберу: «экономическое действие (Wirtschaften) есть установление актором мирными средствами контроля над ресурсами, который по своему главному мотиву ориентирован на экономические цели» . Второе определение сформулировано Л. Роббинсом: «Экономическая наука – это наука, изучающая человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь различное употребление .
Хотя первое определение сформулировано социологом, а второе – экономистом, на данном исходном уровне их позиции достаточно близки друг другу. Попробуем далее развить и конкретизировать заложенный в них смысл.
Элементы экономического действия. Следует начать с того, что экономическое действие выражает определенную связь между целями и средствами, а также предполагает особый характер самого действия. Попытаемся вычленить его основные элементы. На наш взгляд, к ним относятся:
Ограниченность ресурсов;
Возможность их альтернативного употребления;
Ненасильственный характер контроля над ресурсами;
Нацеленность на обеспечение жизнедеятельности людей;
Количественная определенность целей и средств.
Коротко рассмотрим эти элементы. Ограниченность ресурсов – непременный признак экономического действия. Если ресурс (вдыхаемый нами воздух или вода из реки) может потребляться человеком в неограниченных количествах, то он не становится экономическим. Экономическое действие появляется там, где начинаются ресурсные ограничения.
Более тонкий и менее очевидный элемент экономического действия связан с альтернативным употреблением ограниченных ресурсов. Этот признак подразумевает наличие выбора между разными способами их использования. И если такой выбор отсутствует, действие утрачивает экономический характер. Например, если человек хочет есть, а денег хватает только на хлеб, да и то в ограниченном количестве, то такая вынужденная «покупка» хлеба не может нами квалифицироваться как экономическое действие, несмотря на то, что налицо внешнее подобие товарно-денежного обмена. Здесь отсутствует выбор и в отношении используемых ресурсов, и в отношении продукта, и в отношении того, покупать его или не покупать. Экономическое же действие предполагает наличие возможности решать, как поступить с ресурсом или готовым продуктом, на что потратить имеющиеся деньги, следует ли вообще расходовать ресурсы, когда есть возможность сэкономить, отложив потребление или покупку.
Указанный М. Вебером признак ненасильственного контроля над ресурсами, как правило, упускается из виду, однако против использования данного признака редко возникают серьезные возражения. Грабеж среди бела дня, экспроприация ресурсов и любые другие действия, связанные с насилием или угрозой применения такового, мы не вправе отнести к экономическому действию, которое если и не всегда предусматривает немедленное эквивалентное возмещение затрат, то по крайней мере предполагает разные формы возмездности и определенную степень свободы – например, возможность разорвать экономические связи без угрозы для своей жизни и здоровья.
Очень непростой признак – обеспечение жизнедеятельности людей. Он указывает на особый исторический ракурс экономических отношений, которые первоначально оформляли условия выживания человека и человеческих сообществ в их непрестанной борьбе с природой. Такое выживание связано с удовлетворением базисных потребностей человека, но при этом не ограничивается обеспечением минимума материальных средств существования (и тем более не сводится к обеспечению минимума физиологических потребностей). Понятие жизнедеятельности, даже в минимальном объеме, непременно включает социальные элементы. Конечно, в данном случае мы сталкиваемся с неизбежными условностями, ибо в зависимости от того, что отнести к сфере обеспечения жизнедеятельности, область экономических действий будет расширяться или сужаться. Поэтому желательно, хотя бы в общем плане, определить понятие жизнедеятельности. По нашему мнению, речь должна идти об элементах, без которых нарушается процесс нормального биологического и социального воспроизводства и возникает угроза самому существованию отдельного человека, группы или сообщества. В этом смысле уместно определение К. Маркса: экономика – это «царство необходимости».
Понятие жизнедеятельности означает также, что экономическое действие не обязательно сводится к эгоистическому интересу человека или удовлетворению чьих-то личных интересов. Обеспечение жизнедеятельности не может ограничиваться достижением благосостояния отдельного человека. Оно включает интересы выживания и благосостояния его ближних, вплоть до откровенно альтруистических элементов.
Наконец, экономическое действие предполагает количественную определенность цели и связанных с ее достижением средств. Речь идет не просто о возможности качественного выбора, но и о калькуляции – количественном или порядковом сопоставлении сравниваемых вариантов. Не просто об удовлетворении потребностей, но о наилучшем, наиболее эффективном (с точки зрения хозяйственного агента) способе их реализации. Понятие эффективности действий человека означает максимизацию полезности (utility) – количественно определенной степени удовлетворения этих потребностей, соотносимую с оптимизацией издержек.
Понятия экономического действия и сферы хозяйства. Количественная определенность целей и средств образует инструментальный элемент экономического действия, а обеспечение жизнедеятельности – ее содержательный (или субстантивный) элемент. В работах К. Поланьи эти элементы нашли отражение в противопоставлении двух значений экономического – формального и содержательного. Формальное значение экономического означает логический выбор между различными способами использования средств, порождаемого их ограниченностью. А содержательное значение экономического представляет собой институционально оформленный процесс (instituted process) обеспечения средств жизнедеятельности человека. Таким образом, К. Поланьи не считает ограниченность средств и наличие выбора непременными условиями экономических отношений. Мы же пытаемся соединить формальный и содержательный элементы, чтобы вывести некое интегративное определение экономического действия, учитывающее все изложенные выше признаки. С нашей точки зрения, подобное определение может выглядеть следующим образом: экономическое действие – это ненасильственное использование ограниченных ресурсов, имеющих различное употребление, для достижения количественной цели, связанной с обеспечением жизнедеятельности людей.
Теперь мы можем дать определение хозяйства. В отличие от экономики как идеального типа, обозначающего определенный вид действий, хозяйство представляет собой совокупность эмпирически наблюдаемых объектов. Это сфера деятельности, в которой экономические действия играют преобладающую роль. При этом они никогда не являются единственной формой действия, а непременно переплетаются с другими – неэкономическими – действиями (которые зачастую в целях упрощения называют «социальными» или «политическими»).
«Бедный» английский язык не предоставляет простых способов для разграничения указанных подходов, побуждая вводить разные значения «экономического», как это делал К. Поланьи. В русском языке принципиальных возможностей больше. И здесь уже используются два разных термина – «экономический» и «хозяйственный», которые в английском языке обозначаются одним словом – «economic». На наш взгляд, первый подходит скорее для обозначения более узкого, традиционного экономического подхода, а второй – для более широкого, экономико-социологического подхода.
Продолжая анализировать содержательную связь средств и целей, полезно выделить два типа действия:
Экономически ориентированное;
Экономически обусловленное.
Экономически ориентированное действие преследует количественную цель, связанную с обеспечением жизнедеятельности (собственной, своих близких, своего предприятия), но при этом может выходить за экономические рамки в отношении используемых средств. Например, открытый грабеж и слегка «припудренная» правовыми нормами экспроприация собственности могут преследовать откровенно экономические цели конкретных агентов. Но назвать подобные насильственные акции экономическим действием мы все-таки не можем.
Экономически обусловленное действие, в свою очередь, – это ненасильственное использование ограниченных ресурсов, имеющих различное употребление, для достижения качественных целей, которые не обязательно имеют экономическое содержание. Здесь подразумевается, что хозяйственный агент может поступать экономически в отношении средств (последовательно выбирая варианты использования ограниченных ресурсов), но не преследуя явных экономических целей: например, осуществлять благотворительные акции, удовлетворять какие-то отвлеченные и утонченные потребности и прихоти, не связанные непосредственно с обеспечением жизнедеятельности. Так, можно экономить средства с целью приобретения в общем не очень-то нужной вещи, но при этом искать наилучшие ценовые предложения, всерьез торговаться с продавцом при покупке, а потом данную вещь практически не использовать.
Исходя из этого экономическое действие выступает как сочетание экономически обусловленного и экономически ориентированного действий, каждое из которых является его необходимым, но не достаточным элементом (рис. 3.1).
Рис. 3.1. Сфера хозяйства и экономические действия
Специфика экономико-социологического подхода. Попробуем теперь дать исходную формулировку предмета экономической социологии. Мы определяем его так: экономическая социология изучает социальные основания экономического действия. В современной экономической социологии данное определение раскрывается в двух принципиальных положениях.
1. Экономическое действие укоренено в социальных отношениях.
2. Экономическое действие есть форма социального действия.
Начнем с первого положения. Оно указывает на социальную укорененность (встроенность) экономического действия (embeddedness of economic action), на то, что такое действие не является автономным от социальных отношений. В свою очередь, понятие социальной укорененности раскрывается в следующих формах:
Структурная;
Институциональная;
Властная;
Культурная.
Рассмотрим несколько подробнее эти основные формы, начав со структурной укорененности.
Действия хозяйственных агентов, которые на поверхности кажутся продуктом предпочтений изолированного индивида, во многом определяются существованием различных социальных структур – устойчивых и воспроизводимых связей между ними. К их основным типам относятся:
Сети межиндивидуального взаимодействия;
Организационные структуры;
Социальные группы;
Локальные и национальные сообщества.
Далее, социальные структуры также существуют не в безвоздушном пространстве. Они институционально оформлены (instituted). Действиям людей предпосланы институциональные образования (institutional arrangements) в виде общезначимых норм и правил, регулирующих хозяйственные взаимодействия. Им также предпосланы определенные способы соблюдения и поддержания этих правил. И любые экономические действия осуществляются в рамках институциональных ограничений, которые одновременно сдерживают и стимулируют эти действия. При этом институты не являются чисто внешней рамкой, предзаданной действиям человека. Они выступают как социальные конструкции , как конфигурации систем действия, которые конструируются акторами, способными к мобилизации ресурсов и преодолению исторически сложившихся ограничений.
Наконец, институциональные образования, в свою очередь, погружены в более широкие контексты предсказуемых связей между хозяйственными агентами, среди которых важнейшую роль играют культурные и властные отношения. Любое производство, распределение или потребление продукта связано с освоением информации, производством оценок, формированием идентичностей, выработкой и расшифровкой смыслов. Люди заимствуют готовые культурные сценарии, или предписанные способы действия (scripts), и вырабатывают концепции контроля (conceptions of control) – совокупность значений и смыслов, позволяющих интерпретировать происходящее и объяснять свои собственные поступки. Эти сценарии и концепции контроля становятся инструментом в борьбе за реализацию интересов индивидов и групп, обладающих разными властными ресурсами, способствуют построению статусных иерархий.
Культурно наполненные смыслы помогают также обосновывать и оправдывать те или иные формы экономического действия в глазах других агентов. Экономическое действие постоянно нуждается в легитимации, не ограничивающейся ссылками на одну только эффективность. Зачастую экономическое действие, ориентированное на повышение эффективности, может быть осуществлено только путем маскировки, через его репрезентацию в качестве социального действия, отрицающего голый расчет и формальную калькуляцию, через свое неузнавание (misrecognition) в качестве экономического действия. Так, вместо открытого следования интересам возрастания прибыли или максимизации полезности, экономические действия начинают сопровождаться и обставляться риторикой защиты общественных интересов, социальной ответственности, обеспечения выживания, заботы о близких.
Экономические действия, таким образом, не сводятся к универсальной логической связи между целями и средствами. Они имеют социальное происхождение и смысл, проистекающие из существования социальных структур, институциональных образований, властных интересов и культурных контекстов. Именно они определяют внутреннее содержание экономических целей, очерчивают круг потребностей, обеспечивающих нормальную жизнедеятельность человека, маркируют вещи и способности человека в качестве ресурсов и форм капитала, ограничивают допустимые формы их сочетания и использования, обозначают возможные сценарии самого действия. При этом степень и способы социальной укорененности экономических действий в разных сообществах могут быть принципиально различны. Укорененность является не фиксированной, а переменной величиной.
Второе принципиальное положение, раскрывающее определение предмета экономической социологии, подчеркивает то, что экономическое действие множеством видимых и невидимых нитей связано с социальными действиями. Более того, по сути экономическое действие само является социальным действием. В соответствии с веберовской концепцией, «социальное действие» – это форма деятельности, которая, во-первых, содержит в себе внутреннее субъективное смысловое единство; во-вторых, по этому смыслу соотносится с действиями других людей и ориентируется на эти действия. Иными словами, с социальным действием мы имеем дело тогда (и только тогда), когда оно внутренне мотивировано, а его субъект ожидает от других людей определенной ответной реакции (последнее выражается не только в наблюдаемом поведении, но и в мысленной деятельности или даже в отказе от всякого действия). Социальное действие в данной трактовке выступает не только основанием, но одновременно и внутренним элементом экономического действия.
Определение экономического действия как формы социального действия подчеркивает, во-первых, что экономическую социологию интересует не только наблюдаемое поведение хозяйственного агента, но и его субъективная позиция – мотивы, установки, способы определения ситуации. А во-вторых, оно указывает на то, что мотивы хозяйственного агента выходят за пределы сугубо экономических целей. И в следующих главах мы увидим, что принципиальными источниками хозяйственной мотивации, наряду с экономическим интересом, выступают социальные нормы и принуждение.
Раскрытие предмета экономической социологии через веберовские категории экономического и социального действия определяет этот предмет с позиций методологического индивидуализма. И важно сразу же оговориться, что последний резко отличается от методологического индивидуализма, принятого в экономической теории. Индивидуализм homo economicus непосредственно сопряжен с его автономностью, с относительной независимостью принимаемых решений и установлением опосредованной социальной связи – преимущественно через соотнесение результатов действия или через ценовые сигналы. Социологический индивидуализм – явление другого методологического порядка. Индивид рассматривается здесь в совокупности своих социальных связей и включенности в разнородные социальные структуры. Общество в данном случае не просто витает как абстрактная предпосылка, но зримо присутствует в ткани индивидуального действия. Всякий социологический индивидуализм, таким образом, в значительной степени относителен. И веберовский подход правомерно называть индивидуализмом в противовес, скажем, холизму Э. Дюркгейма. На фоне же учений экономистов-неоклассиков такое определение оказывается очень условным.
Добавим, что определение предмета экономической социологии через теорию социального действия, разумеется, не означает, что задача экономической социологии сводится к разработке собственно теории действия, а ее исследования ограничиваются микроуровнем. Речь идет лишь о выборе исходной точки, с которой начинается аналитическое движение – от действия человека к отношениям между людьми, далее к формированию институтов и структур, оформляющих и стимулирующих социальные действия. Совокупности институтов и структур формируют локальные порядки, а взаимосвязи последних, в свою очередь, открывают путь к анализу порядков на макроуровне. Добавим, что именно это «восхождение» и эти переходы в методологическом отношении всегда составляли основную трудность для социальных наук.
Построение экономико-социологической модели. В гл. 1 мы уже характеризовали модель экономического человека. Несмотря на многочисленные вариации в экономических подходах, она может быть представлена в виде ограниченного числа достаточно четких предпосылок. Возникает вопрос: какие принципы могут быть заложены в основу построения модели экономико-социологического человека? Нужно сказать, что в экономической социологии (и в социологии в целом) это сделать значительно труднее, ибо здесь царствует методологический плюрализм, граничащий с эклектикой.
Поскольку социологи испытывали явные затруднения с формулированием подобных принципов, экономисты сами предложили решение, наиболее удобное для себя. Исходной точкой в этом случае стала позиция В. Парето, который разделил экономическую теорию и социологию, предложив первой заниматься изучением «логических действий», а второй – «логическим исследованием нелогических действий». П. Самуэльсон придал этому различию канонический характер. А закреплено оно в остроумном афоризме экономиста Дж. Дьюзенберри: «Вся экономическая теория посвящена тому, как люди делают выбор; а вся социология – тому, почему люди не имеют никакого выбора».
Как при таком подходе выглядит «социологический человек»? Первый способ реконструкции его поведения – построение по методу от противного (рис. 3.2а). Иными словами, его рассматривают как полного антипода homo economicus. Если последний, скажем, – это человек независимый, эгоистичный, рациональный и компетентный, то homo sociologicus оказывается человеком, который подчиняется общественным нормам и альтруистичен, ведет себя противоречиво и непоследовательно, слабо информирован и не способен к калькуляции выгод и издержек. Приведем пример подобного сопоставления двух моделей. Вариант homo economicus представлен экономистами К. Бруннером и У. Меклингом: это «человек изобретательный, оценивающий, максимизирующий полезность» (Resourceful, Evaluating, Maximizing Man, или модель REMM). А «социологический человек» описывается моделью, предложенной 3. Линденбергом: это «человек социализированный, исполняющий роли, подверженный санкциям» (Socialized, Role-Playing, Sanctioned Man, или модель SRSM).
Рис. 3.2. Способы моделирования экономико-социологического человека. НЕ – экономический человек. HS – социологический человек. HES – экономико-социологический человек
Помимо упомянутого принципа «от противного» можно строить модель экономико-социологического человека по принципу «подобия» homo economicus или имитации этой модели (что, кстати, тоже вполне устроило бы экономистов (рис. 3.26)). Например, можно применить маржиналистский подход, но изменить содержание переменных и представить homo sociologicus как максимизатора степени собственной социализации и минимизатора неопределенности, связанной с его неполной включенностью в социальные нормы. Избрав принцип «от противного» или построение «по подобию», остается формализовать социологическую модель, чтобы придать ей более рабочий вид. Довести такую модель до количественной определенности, конечно, непросто. Но в случае успеха у экономической модели появится родственная конструкция, обрастающая собственным математическим аппаратом. В итоге, наряду с «экономическим автоматом», мы получим еще один – «социологический автомат», причем более диковинный и, пожалуй, менее привлекательный – туповатый и пассивный. Не мудрено, что возникает соблазн отсечь социологический полюс и использовать экономический подход для решения любых, в том числе социальных, проблем (например, К. Бруннер уверен, что «модель REMM обеспечивает единый подход для социальных наук»). Социологический человек оказывается не нужным (рис. 3.2в).
Нетрудно понять, что социологов подобные модели пересоциализированного человека (oversocialized man) (Д. Ронг), подчиняющегося «чужой» логике, никак не могут устроить. Каковы возможные альтернативы? Бросаться в другую крайность и придумывать нечто, совершенно не связанное с экономическим подходом, – для экономической социологии тоже вариант нежелательный. Поэтому представим модель homo economicus и описываемую экономистами модель «пересоциализированного» homo sociologicus в качестве крайних точек, задающих некую общую ось, и зададимся вопросом, возможен ли синтез этих «полярных» моделей. И следовательно, вправе ли мы надеяться на появление некоего особого «экономико-социологического человека»? Здесь возникает несколько дополнительных вариантов логических операций.
Первый, наиболее простой способ их возможного синтеза – суммирование приписываемых человеку противоположных качеств (в той или иной комбинации). Человек в этом случае оказывается одновременно рациональным и нерациональным, эгоистичным и альтруистичным, компетентным и неинформированным (рис. 3.2 г). Впрочем, подобное механическое сложение путем «схлопывания» полюсов хорошо для «диалектических игр», но порождает непреодолимые трудности для последующей операционализации понятий и эмпирической работы.
Второй, более тонкий логический ход, – методом взаимного сближения и уступок найти на оси между двумя полюсами компромиссную точку, своего рода «золотую середину» (рис. 3.2д). Именно эта точка в данном случае и должна указать адрес «экономико-социологического человека», обретающего в силу своего промежуточного положения некие дополнительные качества (например, возможность не просто принимать волевые решения или безвольно следовать сложившимся нормам, а согласовывать свои действия с действиями других). Действительно, попытки методологической рефлексии невольно влекут экономистов и социологов к такому сближению. Тем не менее мы не считаем этот путь особенно перспективным, ибо сама проблема, на наш взгляд, должна быть поставлена иначе.
Как и большинство социологов, мы не склонны раскрывать объятия навстречу пересоциализированному антиподу «экономического человека». И потому исходим из предположения, что экономико-социологический человек не застывает в крайней позиции и не закреплен в одной из промежуточных точек. Он перемещается («плавает») в континууме между двумя указанными полюсами (рис. 3.2е). Но если социология ищет человека не в какой-то отдельной точке, а на протяжении всего континуума, то это означает, что он может быть представлен лишь в виде целой галереи фигур, как описание различных типов действия. Экономическая социология не ищет одного универсального способа объяснения, но строит различные типологии (рис. 3.2ж). В этом смысле, в отличие от методологии homo economicus, экономико-социологический подход характеризуется не одной фиксированной моделью, но является программой построения разных моделей, описывающих широкий спектр типов действия в континууме между полюсами «недосоциализированного» и «пересоциализированного» действия. Модель «экономического человека» в этом случае не отбрасывается, а включается в методологический арсенал в качестве одной из ключевых рабочих моделей для типологических построений, но при этом рассматривается не как единственная или господствующая, но скорее как крайний случай.
Что характерно для экономико-социологического человека в предлагаемой нами схеме? Во-первых, человек занимает здесь более активную и более деятельную позицию. Это человек не просто информированный, но познающий (knowledgeable agent); не просто следующий нормам, но социализирующийся; не просто субординированный, но борющийся. Это человек, который способен стать актором, рефлексирующим по поводу собственных действий. Он уже не просто занимает отведенные ему структурные позиции, проигрывает заранее предписанные роли, подчиняется установленным нормам, становится объектом чьих-то санкций. Действуя в рамках многих ограничений, человек, как предполагается, сам простраивает свой мир и вырабатывает значения происходящего, он демонстрирует способность к самостоятельному действию, а во многих случаях и к рефлексии по поводу этого действия.
Во-вторых, превращение человека в актора в экономико-социологическом смысле означает, что он в состоянии не только выбирать разные способы использования дефицитных ресурсов, но способен переключаться (спонтанно или в результате волевых усилий), переходя от логики экономически ориентированного к логике социально ориентированного действия и обратно. Он может переключать режимы действия, актуализируя тот или иной сетевой контур своих взаимосвязей, перемещаться между разными смысловыми полями, меняя способы ранжирования и порядок обоснования ценности ресурсов (order of worth) (Л. Тевено).
В-третьих, экономическая социология предполагает, что помимо активного выбора и возможности переключения режимов действия и оценивания человек способен поступать вопреки (to do otherwise) (Э. Гидденс) – в том числе вопреки очевидной рациональности или устоявшимся нормам. Он не просто бросается за выгодой (тем более, сиюминутной выгодой) и не идет непременно по пути наименьшего сопротивления. Экономико-социологический человек в состоянии проявить волевые усилия и преодолевать сопротивление обстоятельств. (В качестве таких обстоятельств могут выступать дефицит ресурсов, неадекватность существующих правил поведения, неясность целей и многое другое.)
Наконец, в-четвертых, человек способен к дифференцированным действиям. Причем дело не в том, что он может в одних случаях вести себя рационально, независимо или эгоистично, а в других – проявлять альтруизм или следовать традиционным нормам. И не только в том, что рамки совершаемых им действий более широки, нежели предусмотрено экономической теорией, а в том, что их различия социально обусловлены, а сами действия укоренены в социальных структурах, в которые включен данный хозяйственный агент.
Итак, суммируем предпосылки, которые должны быть заложены в основу построения моделей экономико-социологического действия (еще раз оговоримся, что они не «симметричны» предпосылкам модели «экономического человека»). Перед нами предстает:
человек рефлексирующий – способный на активный и осознанный выбор;
человек гибкий – способный переключаться между разными режимами действия;
человек волевой – способный поступать вопреки обстоятельствам и избранным ранее способам действия;
человек социально-дифференцированный – осуществляющий разные, социально обусловленные способы действия, привязанные к различным социальным структурам и институтам.
Это определяет и круг ключевых методологических задач, которые ставит перед собой экономическая социология. Среди них можно выделить как минимум четыре методологические задачи. Первая – определить, при каких условиях человек превращается в подлинного актора, как формируются стратегии действия и что становится основанием стратегического выбора.
Вторая методологическая задача экономической социологии заключается в определении и раскрытии социальных и экономических условий, при которых осуществляется взаимопереход экономически и социально ориентированных действий. А в более общей формулировке – как происходит переключение режимов действия. Например, что побуждает предпринимателя, зарабатывающего деньги любыми доступными и недоступными способами, впоследствии перечислять их на нужды детского дома? Или почему работник, которого все считали «душой коллектива», преступает всякие нормы приличия при дележе дефицитного блага (премии, более высокой должности)?
Третья задача – понять, на чем базируется устойчивость человеческого выбора, что придает человеку силы и позволяет преодолевать инерцию окружающей среды.
Наконец, четвертая задача – вместо разработки единой универсальной модели человеческого поведения, построение набора типологий с использованием шкал, которые связывают (и одновременно противопоставляют) экономически и социально ориентированные действия, а также дифференцируют эти действия по социальным общностям. В известном смысле, можно утверждать, что такого рода типологизация – непременный атрибут работы экономсоциолога.
О стратегии действия. Необходимо еще раз вернуться к исходной точке нашего движения – понятию социального действия – чтобы попытаться растянуть сосредоточенное в нем смысловое пространство. С одной стороны будут находиться практики действия. Они понимаются нами в расширительном смысле – как отдельные более или менее связанные акты рутинного повседневного действия. С другой стороны зафиксируем то, что будет называться стратегиями действия, которые первоначально определяются как схемы действия, в противоположность практикам как отдельным деятельностным актам. На стратегиях мы далее и сосредоточим внимание.
С точки зрения экономического подхода стратегия выступает как устойчивый последовательный выбор способов действия на пути к достижению фиксированной цели в условиях ограниченного набора ресурсов. Например, в теории игр, противопоставляющей играм случая стратегические игры, стратегия человека определяется попросту как выбор наилучшего способа действия исходя из поведения других агентов. Иными словами, в экономическом смысле мы имеем стратегию, когда обнаруживаем устойчиво повторяющееся целерациональное поведение. В этом смысле все поведение homo economicus, рассматриваемого в качестве «нормального», среднего человека, по сути, является реализацией каких-то стратегий. Поэтому в экономической теории различие между практиками и стратегиями не существенно.
Экономическая теория привлекает внимание к проблемам, которые не должны оставлять равнодушным и социолога. Это проблемы:
Индивидуального выбора способов действия;
Устойчивости этого выбора;
Риска и неопределенности, сопряженных с выбором;
Мобилизации ограниченных ресурсов для обеспечения устойчивого выбора.
Однако у социологов понимание стратегии должно дополняться как минимум еще одним существенным элементом. Под стратегией понимается устойчивая совокупность осмысленных, рефлексивных действий. Социолог не может отбросить субъективный элемент, связанный с внутренним смыслом действия. Целесообразно также провести различие между стратегией и тем, что выше было названо практиками. В социологическом определении стратегия предполагает:
Осуществление некоего выбора в противовес простому следованию правилу;
Наличие определенной длительности действий в противовес их ситуативности;
Наличие мотивированного, а не контекстуального действия;
Существование элементов планирования будущих действий в противовес реактивному действию;
Наличие рефлексии по поводу совершаемых действий.
Последний пункт требует пояснения. От обычных практик стратегическое действие отличается тем, что человек осознает причины и характер собственных действий, способен совершить их разбор, по крайней мере, после завершения действия. При этом сама стратегия часто не осознается им в полном объеме. Однако стратегическое действие должно содержать как минимум элемент потенциальной рефлексивности. Иными словами, предполагается, что последовательность действий (пусть даже не осознанная в полной мере) может быть относительно легко выявлена, например, при обращении к человеку как респонденту в ходе социологического опроса.
Далее, стратегия не предполагает полуавтоматического следования одной, первоначально выбранной схеме, она предусматривает определенную гибкость – способность переключения с одной схемы действия на другую. Стратегии также часто связаны с преодолением обстоятельств и сопротивления среды, с действием вопреки, нежели с действием по.
Используя экономическую терминологию, можно определить понятие стратегии как проявление субъективной рациональности, связанное с упорядочиванием предпочтений, устойчивым распределением ресурсов и организацией собственного будущего. Например, если человек ежемесячно упрямо откладывает в качестве сбережений четверть текущего дохода, то он не просто устойчиво распределяет ресурсы, но определенным образом простраивает свое будущее. И речь идет уже не об отдельном акте рационального действия, а о некой длительной, повторяющейся связи подобных актов.
Что способно придавать актам повседневного выбора относительную устойчивость? Наличие высоких целей и ценностей или стремление к некоему идеальному состоянию? Такого рода трактовки модельной стратегии весьма популярны. То есть предполагается, что хозяйственный агент до начала действий вырабатывает видение конечной идеальной ситуации и начинает двигаться к ней (с неизбежными отклонениями и ошибками) (рис. 3.3а). В нашем понимании у человека вовсе не обязательно должна быть модель той идеальной ситуации, которой он хотел бы достичь. И дело не в том, что этот идеал трудно выработать, а в том, что в повседневной деятельности человек и не пытается это сделать. Иначе реализуется векторная стратегия – как совокупность действий, связанных с решением совершенно конкретных практических вопросов. Здесь нет прямолинейного движения к заранее заданной конечной цели. Задается не конечное состояние, которого необходимо достичь по завершении целенаправленных действий, а траектория первоначального движения. Определяется вектор, направление которого может и должно подвергаться корректировке по мере продвижения вперед. Большинство людей не в состоянии просчитать свои действия на сорок ходов вперед, к тому же во многих ситуациях это и не целесообразно (слишком много привходящих факторов могут изменить ситуацию). Достаточно в каждый момент знать, что делать в следующие два-три хода. Причем переопределение ситуации может побудить к изменению направления движения (рис. 3.36).
а) Модельная стратегия. Актор до начала действий вырабатывает видение конечной идеальной ситуации и двигается к ней (с неизбежными отклонениями и ошибками)
б) Векторная стратегия
Задается не конечное состояние, которого необходимо достичь по завершении целенаправленных действий, а траектория первоначального движения. Направление подвергается корректировке по мере продвижения вперед
Рис. 3.3. Модельное и стратегическое действия
Далее возникает вопрос, из чего исходит человек, вырабатывая эти ближайшие ориентиры? Его решения опираются на то, что мы называем принципами действия (guiding principles of action). Эти принципы, с одной стороны, не сводятся к сиюминутным мотивам, связанным с актами повседневного рутинного выбора, а с другой стороны – не возносятся до уровня высоких ценностей и отвлеченных идеальных стандартов. Они представляют собой конкретные практические императивы, привязанные к повседневной жизни человека, к области его (ее) практической компетенции. К числу подобных принципов относятся, например, такие императивы, как: «нужно иметь деньги на черный день», или «нужно заниматься своим профессиональным делом», или «лучше не давать деньги в долг». Повседневные выборы осуществляются на фоне подобных принципов, которые, в свою очередь, могут выражаться в самых разных мотивах: следовании экономическому интересу, отношении к ценностям, потворствовании привычкам. Комбинация этих принципов и формирует то, что можно назвать стратегиями, или схемами действия, которые воспроизводятся в повседневном выборе. Добавим, что стратегические действия строятся не по одной глобальной схеме, а сразу по нескольким схемам, относящимся к разным видам деятельности человека – трудовой, потребительской, сберегательной и т. п.
Следует далее разделить два вида стратегических действий – стратегию повседневных действий (о которых шла речь выше) и стратегический выбор. Последний связан с выбором не просто способов поведения, а самих принципов действия (например, продолжать ли образование, платить ли налоги, уезжать ли за границу на длительное или постоянное проживание). Это выбор, который определяет совокупность практических действий на достаточно длительную перспективу и приводит к реконфигурации практик деятельности человека или группы. Понятно, что такого рода стратегический выбор совершается относительно редко, но имеет принципиально важное значение.
Кто является субъектом стратегического действия! Является ли оно достоянием представителей элитных групп или особой породы людей (например, так называемых «прирожденных предпринимателей»)? Существуют концепции, в рамках которых стратегии вообще не рассматриваются как атрибуты индивидуального действия. Так, например, в соответствии с позицией М. де Серто, субъектом стратегии могут выступать государство, армия, хозяйственное предприятия, город, т. е. институты, обладающие достаточной властью, чтобы ограничить и разметить некое пространство (физическое и смысловое) как свое собственное. Отдельный же человек в этой трактовке не имеет собственного места, он движется по непредопределенной траектории внутри чужого пространства, принадлежащего другим и размеченного другими. Самое большее, на что он способен, это осуществление тактик – маневра, манипулирования ресурсами на чужой территории и под надзором «противника» (политической власти, собственника). За ним сохраняется возможность мелких захватов, но удержать захваченное человеку уже не дано.
Мы придерживаемся иной точки зрения, в соответствии с которой стратегическое действие в принципе доступно каждому, но реально осуществляется далеко не всегда. Иными словами, экономико-социологический человек способен на стратегию. А условия ее возникновения должны стать предметом специального анализа.
Заключение. Мы можем сделать вывод, что экономическое действие тесно переплетено с социальным действием, порождается им, склонно представлять себя как социальное действие и в основе своей является одной из форм социального действия.
Еще раз подчеркнем, что экономическая теория и экономическая социология различаются не объектами исследования и не методами сбора данных. Они представляют специфические подходы к анализу хозяйственных отношений и пытаются решить разные типы исследовательских задач. В дальнейшем изложении мы будем использовать два термина – «экономический» и «хозяйственный» – для обозначения соответственно более узкого (традиционного экономического) и более широкого (экономико-социологического) подхода.
Экономическая социология изучает хозяйственные действия людей, которые не только выбирают наилучшие способы использования ограниченных ресурсов, но также обучают друг друга нормам поведения, борются за доминирующие позиции, создают новые структуры и входят в состав имеющихся структур. Этот подход и будет излагаться нами на протяжении всей книги. В следующих разделах мы встретим фигуры предпринимателя и менеджера, наемного рабочего и домашнего работника, потребителя и сберегателя, представителей разных социальных групп и локальных сообществ. Все они не только производят и потребляют экономические блага, но и ищут информацию, передают накопленный опыт, зарабатывают авторитет и конструируют новые значения хозяйственного процесса. Их действия порождаются социальными структурами и институтами, и сами они, в свою очередь, «творят» эти структуры и институты.
Хозяйственная мотивация и типы рациональности
После определения сравнительных контуров экономического и экономико-социологического подходов следует подробнее остановиться на одном из наиболее сложных вопросов – характере мотивации хозяйственного поведения человека.
Начнем с нескольких вводных определений. Всякая хозяйственная деятельность людей осуществляется в конечном счете во имя реализации их потребностей, которые можно определить как необходимость и возможность приобретения, сохранения и использования различных благ – частных и общественных, экономических и неэкономических, материальных и нематериальных. Если некое благо оказывается значимым, желаемым для человека, то оно превращается в стимул – внешний объект стремления, актуализированную потребность. Когда же импульс стремления к этому объекту проходит через сознание человека, стимул перерастает в мотив – внутреннее побуждение к действию. Вооружившись этими определениями, посмотрим, как выглядит хозяйственная мотивация в рамках экономического и экономико-социологического подходов.
Мотивация «экономического человека». С точки зрения экономиста, хозяйственное действие мотивировано эгоистическим интересом. При возникновении стимула в виде натурального или денежного блага человек просчитывает возможные последствия предполагаемого действия, оценивая прежде всего два фактора:
Предельную полезность ожидаемого блага, настоятельность своей потребности в нем;
Издержки (затраты времени и других ресурсов), необходимые для получения данного блага.
Взвешивая два рода оценок, человек определяет эффективность действия. Его интерес состоит в максимизации полезности или минимизации издержек для получения оптимального набора благ.
Нельзя сказать, что основоположники экономической теории не видели проблемы многообразия реальных хозяйственных мотивов. Напротив, они не раз подчеркивали, что невозможно свести их к голому экономическому интересу. Вот один из многих характерных выводов: «Из всего сказанного нами следует, что отдавать свое сочувствие другим и забывать самого себя, ограничивать, насколько возможно, личный эгоизм и отдаваться сладостной, снисходительной симпатии к другим представляет высшую степень нравственного совершенства, к какой только способна человеческая природа». Трудно поверить, что эти слова принадлежат родоначальнику экономической теории А. Смиту. А между тем таково одно из принципиальных заключений, сделанных им в «Теории нравственных чувств» – объемном труде, практически забытом после выхода в свет «Богатства народов». Лидер австрийской школы К. Менгер также прекрасно понимает, что кроме своекорыстия в хозяйственной жизни немало других побудительных мотивов – любовь к ближнему, обычай, правовое чувство. Наконец, А. Маршалл полностью отдает себе отчет в том, что приобретательство не является единственной целью человека, что религия, например, оказывает на него даже более сильное и глубокое воздействие, нежели экономика, и что строгой линии, отграничивающей экономические мотивы от неэкономических, в реальной жизни провести не удастся.
Так в чем же дело? Почему в итоге «экономический человек» оказывается своекорыстен и автономен, т. е. увлекаем эгоистическим интересом? Не будем торопиться, обвиняя основоположников экономической науки в том, что они нарисовали карикатуру на живого человека. Просто живому хозяйствующему человеку сознательно противопоставлена сконструированная абстрактная модель. Так, по мнению К. Менгера, если мы будем пытаться охватить человеческое действие во всем многообразии его характеристик, то мы никогда не получим никаких законов, и «национальная экономия» как теоретическая дисциплина окажется обречена. Для того чтобы выделить желанную причинную связь и выявить экономические законы, нужно взять один главный мотив и очистить его от наслоений. На эту роль и претендует своекорыстие, эгоизм.
Почему из всего многообразия мотивов хозяйствующего субъекта экономистами выбирается эгоизм? Дело в том, что по бытующему и посей день мнению, альтруизм по сравнению с эгоизмом – чувство крайне непостоянное. Экономическая же теория отбирает «нормальные» формы хозяйственных действий, под которыми подразумеваются их устойчивые формы. В свою очередь, устойчивость и повторяемость нужны для того, чтобы наблюдать и, главное, измерять исследуемые явления. А то, что не поддается измерению (любовь и долг, нравственные и политические ориентации человека) оставляется за рамками предмета – это сфера догадок, удел философов.
Таким образом, «экономический человек» появился на свет как сознательная абстракция, без которой, казалось, становление экономической теории как науки было бы решительно невозможно. Но построением аналитической модели дело, увы, не заканчивается. Потихоньку начинается тонкое подмешивание к реальности только что выведенных дедуктивных построений, производится редукция действительности к абстрактной модели. Это виртуозно проделано Е. Бем-Баверком, который рассуждает так: «Хотя в действительной жизни названный основной мотив (эгоистический интерес. – В. Р.) осложняется действием целых сотен совершенно другого рода мотивов – гуманности, привычки, влияния специальных государственных законов и т. д., однако же фактически совершающееся образование цен далеко не так сильно уклоняется от того направления, которое определяется исключительно действием основного мотива – стремления получить непосредственную выгоду от обмена».
Для преодоления противоречий между моделью и хозяйственными действиями вводится особый персонаж «рассудительного практика», в роли которого очень скоро оказывается так называемый «простой человек». Способен ли последний на сложные соображения, необходимые для рационального следования собственной выгоде? По мнению австрийцев, вполне способен. К тому же в сложных калькуляциях нет особой нужды. На помощь спешат свой и чужой опыт, память подсказывает готовые решения, разделение труда упрощает операции.
Внезапно выясняется, что абстракция «экономического человека» соответствует некоему «здравому смыслу». Утверждается, что «простой народ» и без всякой теории умеет неплохо улавливать собственные экономические интересы и следовать им в повседневной жизни (теория тем самым только фиксирует «нормальное» состояние дел). Отсюда уже недалеко до следующего логического шага: «экономический человек» ведет себя как фактический «средний» (нормальный) человек. Редукция завершена. И если великие экономисты помнили о совершенной логической операции, и их не оставляла смутная тяга к последующей «реабилитации» человека «из плоти и крови», то многие их последователи предпочитали «забывать» об этом, совершая произвольные подстановки графиков и функций на место полнокровного субъекта.
Экономические взгляды на природу интереса с течением времени эволюционировали. Условные логические этапы этой эволюции можно представить следующим образом.
1. В классической политической экономии интерес индивида реализуется в его эгоистических побуждениях. Индивид достигает общей пользы путем преследования собственной выгоды, состоящей в получении наслаждения и избежании страданий.
2. В неоклассической парадигме происходит вымывание гедонистического элемента. Ключевым элементом модели поведения оказывается рациональность, понимаемая как максимизация полезности компетентным субъектом в условиях ограниченности ресурсов (вариант австрийской школы). При этом рационализм постепенно отодвигает своекорыстие (А. Маршалл).
3. Максимизация полезности объявляется необязательным признаком реализации интереса, ограниченного более скромными рамками. Например, в концепции «выявленных предпочтений» рационализм экономического действия предстает как осуществление последовательного (непротиворечивого) выбора, являющего устойчивость предпочтений (П. Самуэльсон).
4. Возникает сомнение в информированности «экономического человека» относительно содержания собственных интересов и путей их реализации. Вводится фактор неопределенности, придающий рациональным решениям вероятностный характер (И. Фишер, Ф. Найт). Разделяются «объективная» рациональность информированного наблюдателя и «субъективная» рациональность хозяйствующего субъекта (Ф. Хайек, Й. Шумпетер).
5. Подвергается сомнению интеллектуальная и волевая способность «экономического человека» к последовательно рациональным действиям. Принимается бихевиористская предпосылка «ограниченной рациональности» (bounded rationality), согласно которой человек ищет некий первый удовлетворительный для него вариант экономического поведения, а потом бросает всякие поиски (Г. Саймон). Предлагается концепция «переменной рациональности», учитывающая физиологическое стремление человека к экономии собственных усилий (X. Лейбенстайн). Экспериментально показываются системные отклонения от рациональных расчетов в человеческом выборе (Д. Канеман, А. Тверски).
6. Наряду с рационально преследуемым интересом вводятся дополнительные (вспомогательные) мотивационные переменные, связанные с существованием социальных норм и принуждения (М. Олсон, А. Сен, Ю. Эльстер). Одновременно понятие рациональности выводится за пределы максимизации полезности. Всякое последовательное (согласованное) действие интерпретируется как рациональное, и, например, следование принуждению или социальным нормам также подводится под рациональные схемы. Одновременно это служит неплохим способом раздвижения границ экономического подхода и вторжения в ранее недоступные для него области.
Мотивация «экономико-социологического человека». Следование эгоистическому интересу предполагает, что человек обладает известной свободой в выборе способов своего поведения. Но часто возникают ситуации, когда у человека эта свобода существенно ограничена или даже полностью отсутствует. Причем действия ограничиваются не только стремлением других агентов к реализации собственных интересов. Особым источником мотивации выступают социальные нормы – идеальные формы поведения, предписывающие определенные способы действия. Мы выделяем три типа социальных норм:
Типическое (параллельное) действие;
Конвенция;
Правило.
Типическое действие является способом действия, которое широко распространено в данном сообществе и совершается людьми без непосредственного взаимодействия, согласования и достижения соглашений (например, утром многие люди пьют кофе, а вечером смотрят телевизор). Оно выражается формулой «Так поступают все (или многие)».
Конвенция выступает типическим действием, которое предполагает наличие добровольного соглашения между людьми о том, что поступать нужно именно так (например, подменять коллегу на его рабочем месте в случае временного отсутствия).
В свою очередь, правило представляет собой конвенциональное соглашение, которое подкреплено существованием позитивных и негативных санкций (например, режим труда и функциональные обязанности работников). В отличие от простого типического действия и необязательных конвенций как менее развитых форм нормативного регулирования, правило является нормой в подлинном смысле слова.
Социальные нормы не являются для хозяйственного агента сводом чисто внешних ограничений. Они успешно осваиваются (интернализуются) и становятся внутренними элементами его личных побуждений. Возникает вопрос, не выступает ли следование норме проявлением эгоистического интереса. Ведь для экономиста хозяйственные институты возникают как продукт «естественного» отбора наиболее эффективных правил взаимодействия. Мы придерживаемся иной точки зрения: в основе своей социальные нормы отбираются вовсе не потому, что они полезны для большинства членов сообщества, и соблюдаются не потому, что это выгодно (хотя нередко это действительно так). Суть нормы в ином. Близким друзьям не платят за их услуги и не дают деньги под проценты, хотя во многих случаях это было бы удобно и позволило бы эффективнее использовать ресурсы. Решающим здесь оказывается другое: так «не принято», и все.
При жестких ограничениях свободы выбора своекорыстный интерес и социальная норма отступают и замещаются принуждением – третьим источником хозяйственной мотивации. Оно понимается как безальтернативное подчинение человека внешним по отношению к нему условиям. Можно выделить по меньшей мере четыре формы принуждения к хозяйственной деятельности:
Правовое;
Силовое;
Экономическое;
Идеологическое.
Первая форма – правовое принуждение– выражает отношения подчинения закону (здесь принуждение тесно смыкается с формальными институциональными ограничениями). Как мы уже говорили, независимо от того, соответствует ли закон экономическим интересам или принятым нормам, он является формальным предписанием, обязательным для исполнения. И хотя соблюдение закона зачастую поддерживается лишь выборочными проверками, участники рынка не могут исключить возможность того, что, например, их предприятие будет закрыто ввиду несоблюдения каких-то трудновыполнимых стандартов, что машины с товаром задержат для длительной проверки или что руководителю предъявят обвинение в уклонении от уплаты налогов. И чтобы не порождать лишних рисков, многие законы приходится соблюдать без всякой альтернативы.
Вторая форма – силовое принуждение, под которым понимается угроза насильственных действий (в том числе прямого физического насилия). Оно пересекается с правовым принуждением, но нередко выскальзывает за его пределы. Например, в офис того или иного участника рынка может неожиданно ворваться вооруженное спецподразделение людей и остановить работу. Во время таких рейдов, опираясь формально на силу закона, они нередко используют его как дубину, постоянно нарушая процедурные нормы и выходя за нормативные рамки. Впрочем, подобные устрашающие акции – лишь вершина айсберга. Силовые структуры (легальные и нелегальные) глубоко втянуты в деятельность многих участников рынка. Они представляют широкий спектр услуг безопасности, которые могут сопрягаться с открытым или скрытым вымогательством. Правовые нормы здесь зачастую замещаются «понятиями» – нормами поведения, принятыми в бандитской среде. И хотя реальные столкновения с угрозой насилия происходят не каждый день, строить свою деятельность предприниматель вынужден с учетом возможности таких столкновений.
Третья форма – экономическое принуждение – связана не с прямым насилием, но с необходимостью обеспечения минимума средств существования семей или выживания предприятия в критических хозяйственных ситуациях. Скажем, если семья оказывается под угрозой голода, проблема выбора становится неактуальной, и людям приходится соглашаться на первый более или менее приемлемый вариант заработка. Сходные ситуации, когда человек лишается значительной части свободы выбора и руководствуется скорее логикой принуждения, могут складываться и на уровне предприятия. Например, рыночную нишу занимает новый, более мощный игрок, заставляя прежнего игрока продавать свой бизнес или уходить в другие сегменты рынка, чтобы не потерять все. Назвать это реализацией экономического интереса можно лишь с большой натяжкой. Конечно, в любой кризисной ситуации сохраняются какие-то альтернативы, но часто это напоминает «выбор» из одного варианта.
Наконец, четвертая форма – идеологическое принуждение– наиболее тонкая из перечисленных форм внешнего воздействия. Она возникает как продукт символической борьбы – манипулирования представлениями о том, что есть надлежащая или успешная деловая стратегия. Здесь сохраняется видимость свободного выбора, который на поверку оказывается иллюзорным, хотя участники рынка «добровольно» следуют заданным извне параметрам. Реализуется такого рода воздействие посредством концепций контроля, господствующих в данной сфере хозяйства.
Рис 4.1. Структура хозяйственной мотивации
Итак, участники рынка побуждаются к хозяйственному действию комплексами мотивов, которые черпаются из трех основных источников: интересов, социальных норм и принуждения (рис. 4.1). Границы между ними достаточно условны: следование экономическому интересу может соответствовать правовой норме, последняя по определению обладает принудительной силой, а принудительный вариант нередко облекается в одежды экономического интереса. Различие между ними в этих случаях имеет чисто аналитический характер. И в принципе логическими средствами можно каждый мотив свести к любому из этих источников. Однако в рамках экономико-социологического подхода целесообразно их разделение для обогащения наших аналитических возможностей. Совокупность хозяйственных стимулов выводится тем самым за пределы получения материального вознаграждения. Здесь можно обнаружить стремление к улучшению условий работы (безопасности, комфорту) и обогащению содержания труда (разнообразию операций и творческому характеру деятельности), к профессиональному росту и достижению относительной автономии в труде. Более того, эти стимулы выходят далеко за пределы собственно экономических благ. Человек тянется к общению и соревновательности, обуреваем жаждой власти и социального престижа, способен подчинять себя нравственным, религиозным и идейно-патриотическим канонам. И весь этот сложный мотивационный комплекс привносится им в сферу хозяйственных отношений.
Чтобы подчеркнуть сложную мотивационную структуру участников рынка, мы и предпочитаем использовать термин «хозяйственная мотивация», противопоставляя ее более узкой «экономической мотивации». Добавим, что учет разнообразия хозяйственных мотивов важен не только для аналитических нужд. В практиках самого хозяйственного действия их сочетание стабилизирует весь хозяйственный процесс. Дело в том, что любой сильный мотив, будь то голод или стремление к выгоде, желание власти и сексуальное влечение, при отсутствии других сдерживающих мотивов склонен к гипертрофии и способен производить саморазрушительные эффекты. Комбинация же действенных мотивов выполняет, помимо прочего, и предохранительную функцию.
Разобрав вопрос о структуре хозяйственной мотивации, мы переходим к другому вопросу – о рациональности действия.
Экономический подход к рациональности. Проблема рационального действия имеет особую важность для объяснения экономических и социологических подходов к мотивации хозяйственной деятельности. На наш взгляд, разные подходы к трактовке рациональности определяют принципиальный водораздел между позициями экономсоциолога и традиционного экономиста. Поэтому данной проблеме мы уделим особое внимание.
Прежде всего дадим исходное определение рациональности – в духе теоретиков социального выбора – как последовательного отбора лучших вариантов на пути к достижению поставленной цели . Определение это только кажется элементарным. Как мы увидим далее, оно таит в себе «ассу методологических трудностей.
Первый вопрос: о чьей рациональности, собственно, идет речь – внешнего наблюдателя (экономиста, социолога) или самого хозяйственного агента? Ясно, что последний чаще всего не обладает полной информацией, не стремится к ее получению, не всегда последователен в своих поступках. Кроме того, часто мы попросту не в состоянии определить, чем мотивированы его действия. С позиции внешнего наблюдателя нам может казаться, что сплошь и рядом хозяйственные агенты ведут себя крайне нерационально. Но мы забываем, что они могут следовать иной логике. Те, кто выбирают логику «объективной рациональности», признаются в том, что не знают, рационально ли поведение хозяйствующих субъектов в действительности, но оценивают его так, будто оно рационально. Главное, чтобы наблюдаемые результаты действий человека соответствовали канонам устойчивого выбора и можно было представить их деятельность как рациональную. А приверженцы логики «субъективной рациональности» пытаются, напротив, вменить рациональность самим хозяйственным агентам.
По мнению И. Шумпетера, во множестве случаев экономисты вполне способны обойтись без субъективной рациональности, особенно если в их распоряжении имеются полные данные о поведении людей и фирм. Но если таких данных не хватает, то субъективный подход может оказаться весьма плодотворен. И современная экономическая теория все больше тяготеет именно к логике субъективной рациональности. Среди социологов также было немало объективистов, но многие направления склонны дискриминировать «объективную рациональность», считая, что, во-первых, сама позиция исследователя во многом субъективна, а во-вторых, нет принципиального разрыва между обыденным и экспертным знанием. Признавая, что разделение на «объективную» и «субъективную» рациональность выглядит довольно грубо, мы все же придерживаемся мнения о нетождественности теоретического и обыденного уровней рационализации. И проблема соотнесения рациональностей хозяйствующего субъекта и интерпретатора для нас сохраняет свое значение.
Теперь посмотрим, как рассматривается рациональность в рамках экономического подхода. Как правило, предполагается следующее:
Рациональность трактуется как следование эгоистическому интересу;
Рациональное действие противопоставляется иррациональному действию как чему-то ущербному, «неэкономическому»;
Рациональность является константой экономического поведения;
Рациональность выступает универсальной (внеисторической) предпосылкой экономического поведения.
Анализ эволюции экономических взглядов приводит нас к следующему выводу: понимание рациональности и фиксация ее пределов стали ключевыми предпосылками, на базе которых определяется характер экономических действий. Человек, согласно современной экономической теории, волен отречься от максимизации полезности, способен следовать альтруистическим мотивам, может оказаться профаном, ошибающимся на каждом шагу. Но для того чтобы его действие считалось «экономическим», он обязан вести себя рационально. С тех пор как В. Парето разделил логические и нелогические действия, рациональность, по существу, превратилась в основной критерий, отделяющий для большинства исследователей экономическое от неэкономического. В конечном счете экономическое попросту отождествляется с рациональным. Так, по убеждению Л. Мизеса, «сферы рациональной и экономической деятельности… совпадают. Всякое разумное действие есть одновременно и действие экономическое. Всякая экономическая деятельность рациональна». Этим отождествлением достигаются логическая ясность и единство методологии, столь выгодно отличающие экономическую теорию от социальных дисциплин.
Фактическое отождествление экономического и рационального субординирует все прочие формы поведения, не укладывающиеся в понятие рациональности, как неэкономические, или нечто, не являющееся предметом рассмотрения экономической теории. Они рассматриваются как иррациональные отклонения – неустойчивые, второстепенные.
Итак, «экономическое» оказывается выше «неэкономического», а «рациональное» – выше «иррационального». При этом для экономиста фиксированная степень рациональности поведения и общая устойчивость предпочтений чаще всего являются априорным предположением. Это позволяет решить проблему «преодоления» многообразия хозяйственных мотивов путем отбора основного (более рационального) мотива и конструирования иерархий. Предположение об устойчивости предпочтений открывает возможность построения единой шкалы конфликтных целей. Самая известная мотивационная модель ранжирования потребностей человека предложена психологом А. Маслоу. Как ведет себя в ее рамках рационально организованный индивид? Потребности более высокого порядка становятся актуальными для него лишь после того, как удовлетворяются потребности более низкого порядка. Иными словами, пока человек голоден, его особенно не заботят трудности социализации, повышения престижа и т. п. Когда он, наконец, получает свой кусок хлеба, он начинает задумываться над тем, как его себе гарантировать и обрести уверенность в завтрашнем дне. Если такая уверенность появилась, то актуализируется потребность в общении. Затем приходит жажда уважения, а уж напоследок наступает черед возвышенных духовных потребностей.
Утверждают, что эта схема никогда не находила достаточно обстоятельного эмпирического подтверждения. Потребности человека, судя по всему, организованы несколько более сложным образом: он способен в принципе пренебрегать заботами о хлебе насущном ради потребностей более высокого уровня. Тем не менее модель А. Маслоу приобрела огромную популярность. И по своей идеологии она вполне устраивает экономистов, ибо предлагает логически простую и в то же время универсальную схему объяснения последовательности человеческих действий.
Добавим, что универсальность рационального действия – еще одна важная предпосылка экономического подхода. Она подразумевает существование некоего «эталона» устойчивого выбора, который относительно нейтрален по отношению к культурным, властным и историческим факторам, т. е. действенен в любых сообществах и во все исторические периоды.
Социологический подход к рациональности. Экономсоциологи совершенно иначе используют понятие рациональности. Их подход раскрывается в следующих предположениях:
Рациональное действие шире следования эгоистическому интересу;
Рациональное действие не имеет заведомого приоритета, оно рядоположено нерациональному действию;
Рациональность является вариативным признаком хозяйственного действия;
Рациональность не имеет универсального содержания, существует множество типов рационального действия.
О том, что хозяйственная мотивация не сводится к эгоистическому интересу, мы уже говорили. Следование социальным нормам или принудительному воздействию при определенных условиях также может считаться рациональным. Рациональное действие, таким образом, оказывается шире экономического действия в узком смысле слова.
В отличие от традиционных экономистов, для которых рациональность действия выступает постоянным признаком, для экономсоциологов она является вариативной, переменной величиной. Для них сама степень рациональности действия должна становиться объектом исследования, не будучи априорной предпосылкой.
Далее, объект исследования экономической социологии не сводится к одному только рациональному действию. Причем рациональности противостоит не «иррациональность», а «нерациональность», которая ничуть не хуже и не лучше рациональности. Тем самым экономсоциолог придерживается принципиального положения о рядоположенности типов действия с точки зрения их мотивационной обусловленности. Это, разумеется, не означает, что все мотивы равны по силе и частоте проявления или одинаково доступны для интерпретации. Однако изначально они не должны дискриминироваться и, тем более, исключаться из поля нашего зрения. Это означает также, что интенсивность каждого типа действия не может измеряться только степенью его рациональности, в каждом случае следует использовать разные измерительные шкалы (так, измерение степени устойчивости целенаправленного действия должно отличаться от измерения значимости той или иной ценностной установки).
В какой степени изложенный взгляд противоречит классическому подходу М. Вебера? Напомним, что он представил четыре «идеальных типа» социального действия, различающихся по способу их мотивации:
целерациональное действие – продуманное использование условий и средств для достижения поставленной цели;
ценностно-рациональное действие – основанное на вере в самодовлеющие ценности (религиозные, эстетические);
аффективное действие – обусловленное эмоциональным состоянием индивида, его непосредственными чувствами, ощущениями;
традиционное действие – основанное на длительной привычке или обычае.
При освоении этой хрестоматийной веберовской типологии возникают три серьезных вопроса, требующие уточнения ее содержания.
Не отождествляет ли М. Вебер экономическое действие с целерациональным действием?
Не пытается ли он построить единую поведенческую шкалу, расположив свои четыре типа в порядке убывающей рациональности?
Не является ли указание М. Вебера на всеобщую тенденцию к рационализации отношений в современном мире полаганием грядущей универсальности рационального действия?
Попробуем последовательно ответить на эти вопросы. Первое: целерациональное действие в веберовском понимании действительно ближе всего к чисто экономическому действию. Но все же оно шире его по содержанию, ибо, наряду с собственно экономическими, существуют еще «экономически обусловленные» действия, которые включают в себя использование экономических средств в преследовании неэкономических целей, и «экономически ориентированные» действия, связанные с утилизацией неэкономических средств в достижении целей экономического характера. Второе: иерархичность четырех типов действия по степени рациональности М. Вебер относит не к самому субъекту действия, а к внешнему наблюдателю. Речь идет о степени доступности смысла действия нашему объясняющему пониманию. Рациональное действие не является чем-то наиболее желательным или чаще всего встречающимся, просто оно более понятно исследователю. Наконец, третье: фиксирование М. Вебером исторической тенденции к рационализации опирается преимущественно на материал западной цивилизации, но даже при таком уточнении не содержит явного долженствования или указания на универсальность и однолинейность этого процесса. Скорее всего, мы имеем здесь дело лишь с одной из наиболее важных тенденций современности.
И еще один признак. Понятие рациональности для экономсоциолога не имеет универсального содержания. Для объяснения данного тезиса вновь сошлемся на М. Вебера, который вводит принципиальное разделение двух типов рациональности:
Формальной (инструментальной) рациональности (formal rationality), связанной с выбором способов достижения фиксированных инструментальных целей путем количественной калькуляции издержек и выгод;
Субстантивной (содержательной) рациональности (substantive rationality), связанной с ориентацией на конечные ценности (ultimate values), не сводимой к простой калькуляции и сопряженной с выбором самих целей.
Принятие предпосылки о существовании субстантивной рациональности чрезвычайно важно для экономико-социологического подхода. Оно означает переход от понятия «экономического» действия к понятию «хозяйственного» действия, в рамках которого само существование формальной рациональности ставится в зависимость от действующих в данном сообществе культурно-нормативных схем.
Формальная рациональность предполагает устойчивость предпочтений. Введение этой предпосылки чудовищно обедняет социальный мир хозяйствующего человека и выражает, прямо скажем, невысокое мнение о его способностях. Ведь помимо ранжирования своих предпочтений человек способен и на более сложный выбор – между разными иерархиями или, говоря словами А. Сена, на «ранжирование ранжирования», т. е. на переключение между разными режимами оценивания. Эта способность и учитывается понятием субстантивной рациональности, в которое включаются «неэкономические» элементы: ценностно-нормативные, когнитивные, эстетические. В свою очередь, это предполагает наличие множества ценностных шкал (способов оценивания), которые тесными узами связаны с конкретным социокультурным контекстом.
Логика в данном случае такова. Чтобы вести себя рационально, индивид вынужден учитывать возможную реакцию на свои действия со стороны других индивидов. Но характер этой ответной реакции во многом зависит от социальных условий (представлений, традиций, норм), специфических для данного конкретного сообщества. И то, что выглядит рациональным в одной среде, в других обстоятельствах может оказаться нелепостью. Сама граница между рациональным и нерациональным действием является структурно, институционально и культурно обусловленной. Таким образом, принятие значимости исторической и социальной обусловленности неумолимо подталкивает нас к признанию не одного, а целого множества способов рациональности .
Экономисты (как, впрочем, и многие социологи) пытаются обойти эти затруднения. Они упрощают свои модели посредством допущений о существовании иерархии не только между разными мотивами, но и между разными культурами. Предполагается, что общества делятся на современные (рационалистические, модернизированные) и традиционные. Причем первые заведомо выше вторых по уровню социального и экономического развития, а вторые эволюционируют в сторону первых. По существу, за универсалистским занавесом здесь скрывается западоцентризм: то, что не вписывается в западную культуру, объявляется иррациональным (к теориям модернизации и прочим западоцентристским построениям мы вернемся в гл. 23).
Демон культурного иерархизирования способен сыграть не одну злую шутку. Так случилось, например, с тем, что называли «японским чудом». Долгое время Япония в глазах американцев и европейцев казалась оплотом экономического традиционализма. Когда же она совершила гигантский рывок в социально-экономическом развитии, многие начали склоняться к тому, что, быть может, именно Япония с ее патернализмом, пожизненным наймом, «кружками качества» и являет образец «истинного» рационализма. Затем, когда в начале 1990-х гг. «чудо» закончилось и Япония вступила в полосу длительных экономических затруднений, метнулись назад – к англосаксонской модели. Если используется только одна линейка, то самое большее, что можно себе позволить, это перевернуть ее на 180 градусов.
Позиция социолога, исходящего из специфичности культур, должна принципиально отличаться. Для него разделение рационального и нерационального действия относительно, границы между ними подвижны и способны со временем радикально изменяться в рамках одной культуры. Хозяйственное действие выступает в итоге как сложное сочетание рациональности и нерациональности, при этом и та, и другая обладают специфическим социально обусловленным характером. И вместо одной линейки нам необходим сложный набор измерительных инструментов.
Но если каждый раз требуется содержательное определение границ рациональности, упрощает ли это наши представления о хозяйственной мотивации? Нет, напротив, мотивация оказывается еще более сложной и тонкой материей. Тем более, что денежный измеритель может помочь уже далеко не во всех случаях, зачастую необходимо прибегать к более каверзному социологическому способу – измерению установок.
В итоге экономико-социологический подход к хозяйственной мотивации сталкивается с рядом дополнительных трудностей. Оказывается, что наряду с идеальным (ценностным) уровнем мотивации, связанным с принципами действия – более глубокими и устойчивыми предпочтениями, – существует уровень рутинных практик, который выражается в том числе в побуждениях сиюминутного свойства. Выясняется также, что мотивация как внутреннее побуждение человека не тождественна его мотивации-суждению – вербальному объяснению собственных поступков. Человек может не осознавать свои побуждения или быть неискренним. Помимо этого он склонен к психологическому самооправданию и последующей рационализации совершенных действий, к защите собственной позиции и стремлению произвести более благоприятное впечатление. Возникают и разного рода «спецэффекты» вроде так называемой асимметрии приписывания: человек склонен объяснять свое собственное поведение более благородными и альтруистическими мотивами, приписывая другим мотивы относительно более эгоистические, приземленные.
Ограниченная и контекстуальная рациональность. Разобрав разные трактовки рациональности действия, зададимся одним из ключевых вопросов – как человек осуществляет выбор в условиях ограниченности ресурсов, будь то поиск места работы, потребительских товаров или форм вложения денежных средств. Действия «экономического человека» состоят из следующих шагов.
1. Выработка идеальных представлений о желаемом благе в виде совокупности требований к предполагаемому месту работы или приобретаемому продукту.
2. Сбор по возможности полной и систематической информации об имеющихся альтернативах.
3. Выявление из всех возможных вариантов той альтернативы, которая наилучшим образом удовлетворяет субъективным требованиям.
4. Осуществление поиска до того момента, пока не находится соответствующий лучший вариант.
В противовес подобной абсолютной рациональности, как мы уже писали выше, самими экономистами было предложено ее иное понимание, связанное с осознанием ограниченных когнитивных и волевых способностей человека. Это положение об ограниченной рациональности (bounded rationality) вполне разделяется экономической социологией, которая в свою очередь указывает на следующие обстоятельства осуществления выбора.
1. Человек имеет, как правило, весьма приблизительные (далекие от идеального) представления о благе как цели своего поиска.
2. Собираемая информация чаще всего не полна и не систематична. Она появляется из тесных сетевых связей (от родственников, друзей, коллег) и дополняется относительно случайными источниками.
3. Многие актуальные альтернативы человеком не рассматриваются вовсе, например, по статусным или эстетическим соображениям («эта грязная работа не для меня», «я не могу носить столь вычурные вещи», и т. п.), т. е. набор вариантов если и не предопределен, то серьезным образом ограничен как экономическими, так и социальными обстоятельствами.
4. Наконец, главное: человек склонен соглашаться на первый приемлемый вариант (принцип «satisficing» по Г. Саймону). Помимо нехватки времени, надежной информации и ограниченных способностей к ее анализу, человек подпадает под сильные влияния – близких друзей-советчиков, известных (порою навязчивых) брендов. В результате осуществленный выбор часто оказывается далеким от оптимального варианта.
Дальше происходят два важных процесса. С одной стороны, человек стабилизирует ситуацию в субъективной плоскости, рационализируя совершенный выбор и находя оправдания его результатов в своих собственных глазах и глазах окружающих. А с другой стороны, он не прекращает поиск. Человек редко полностью успокаивается на достигнутом, используя полученную информацию и накопленный опыт для возобновления выбора в новой контекстуальной ситуации. Его следующий выбор тоже, скорее всего, будет далек от оптимального, а его параметры будут в сильной степени предопределены структурной и институциональной инерцией. Но сама открытость, готовность к новому выбору в условиях не только ограниченной, но и контекстуальной рациональности (context-bound rationality) – принципиальная характеристика экономико-социологического человека.
Таким образом, для экономической социологии важно не только признание наличия разных мотивов и множества типов рациональности, но и способности человека переключаться с одного режима действия на другой. Экономико-социологический человек умеет рассчитывать свою выгоду, но отказаться от этой выгоды и поступить «как принято» он тоже умеет. Он способен после непродолжительного перелета в другую страну, опираясь на опытное практическое знание, следовать иным правилам, отличающимся от принятых в своей собственной стране. При этом, меняя режимы действия, человек не обладает полной свободой. Его действия институционально оформлены и укоренены в сложившихся отношениях (подробнее об этом см. в гл. 5).
Заключение. Большинство экономистов тяготеют к так называемому непосредственному пониманию поведения. Им нет никакой нужды вдаваться в истинные мотивы поведения хозяйствующего человека. Они прослеживают цепочки внешних связей: осязаемый стимул – наблюдаемое действие – полученный результат – наличие и характер повторного действия. Проблема мотивации как таковая здесь, по существу, снимается априорным предположением о характере мотива (каковым является рациональное следование эгоистическому интересу). Конечно, нельзя всю экономическую теорию сводить к одному шаблону. В рамках ее отдельных подходов может наблюдаться серьезный интерес к содержанию хозяйственной мотивации. Но в целом более или менее традиционного экономиста не интересуют мотивы, его интересует наблюдаемое поведение. А строго говоря, и само поведение как процесс большинство экономистов не должно интересовать, ибо его главные параметры для них задаются результатами действий. В итоге поведение фиксируется через свои результаты в вещных формах (объемы продукции, доходы, цены). Сам же человек предстает в виде суммы устойчивых предпочтений с изрядной долей автоматизма, программируемоети, что, несомненно, облегчает анализ.
Социолог же выбирает более трудный путь. Ему нужно «объясняющее понимание», раскрывающее мотивы происходящих действий. Поясним это положение на конкретном примере. Предположим, есть четыре предпринимателя, решивших увеличить производство своего продукта. Один провел детальный расчет, показавший выгодность дополнительных вложений. Второй ничего не считал, а просто поддался мимолетному увлечению новым проектом. Третий был убежден, что должен выполнить какие-то моральные обязательства. А четвертый вот уже двадцать лет производит именно этот продукт, потихоньку расширяя масштабы предприятия, что и определило его решение. С точки зрения внешнего, непосредственного понимания действия всех этих четырех предпринимателей одинаковы: они вкладывают определенную сумму денег и увеличивают на несколько процентов объем производства. А с позиций объясняющего понимания перед нами четыре совершенно разных случая, каждый из которых заслуживает особого внимания. Именно при таком подходе хозяйственная мотивация превращается в социологическую проблему, и на карте хозяйственных взаимодействий проступают контуры «экономико-социологического человека».
Человек в культурных и властных отношениях
Нами уже формулировался вывод о том, что действия хозяйственных агентов не ограничены сугубо экономическими рамками. В данной главе мы продолжим тему социальной укорененности этих действий. Мы начнем с понятий хозяйственной культуры и хозяйственной власти, а затем продемонстрируем социальную укорененность экономического действия в культурных и властных отношениях на примере таких категорий, как «труд», «обмен» и «капитал». На понятии капитала и его основных формах мы остановимся более подробно.
Хозяйственная культура. Внутренне мотивированный хозяйственный агент, способный мобилизовать и конвертировать различные ресурсы, вступает в хозяйственные отношения с другими агентами. Начнем с того, что каждый человек является продуктом, носителем и творцом неких культурных образцов, включен в определенную культурную среду. Поэтому дальше речь пойдет о «хозяйственной культуре», которую мы будем понимать как совокупность хозяйственных практик и их значений, сложившихся в определенном сообществе. Она связана с утверждением определенных принципов действия и наделением их специфическим смыслом.
Хозяйственная культура предполагает накопление профессиональных знаний и навыков, формирование хозяйственных норм, ценностей и символов, необходимых для самоидентификации, производства смыслов и выполнения хозяйственных ролей. Знания дают относительно целостные представления о хозяйственном процессе. Профессиональные навыки позволяют воспроизводить хозяйственные действия и становиться непосредственным участником этого процесса. Выполнение хозяйственной роли предполагает, что совершаемые действия соответствуют набору требований, предъявляемых к определенной группе, а также способам реализации этих требований. В свою очередь, исполнение любой роли в соответствии с ожиданиями других становится возможным благодаря тому, что существуют социальные нормы – формы идеального поведения, общезначимые правила, ограничивающие действия каждого индивида (например, существует нормативно определенный принцип действия «Возвращать деньги, взятые в долг»). За нормами скрываются явления более высокого порядка – общественные ценности: высшие принципы, общие стандарты поведения, уже не связанные с конкретными профессиональными ролями. Скажем, заповедь «не убий» обращена не только к должнику в его отношениях с кредитором, но вообще к каждому человеку, безотносительно к его многочисленным профессиональным и внепрофессиональным ролям. Наконец, символы представляют собой многозначные образы, с помощью которых человек определяет смысл происходящих хозяйственных процессов и свое место в этих процессах. В этом отношении, как мы увидим далее, понятие хозяйственной культуры в первую очередь связано с человеческим, культурным и символическим видами капиталов.
Таким образом, культура является интегративным понятием, включающим как минимум три аспекта:
когнитивный – приобретаемые знания и навыки;
ценностный– осваиваемые нормы и ценности;
символический– вырабатываемые способы идентификации и интерпретации происходящего.
Культура реализует функции двух основных типов. Во-первых, это регулятивные функции, осуществляемые с помощью готовых концептуальных схем и накопленных информационных баз, общепринятых конвенций и норм, наборов устойчивых ритуалов и символов, с которыми должно соотноситься всякое, в том числе экономическое, действие. Во-вторых, это конституирующие функции, реализуемые через познавательные практики и способы трансляции информации, разыгрывание ролей и переопределение ситуаций в процессе экономического действия. Рождаемые в рамках определенной культуры правила указывают, как должно вести себя на рынке и как поступать нельзя. Например, конститутивное правило предписывает установление цены на уровне, не превышающем ее уровень у прямых конкурентов, а регулятивное правило указывает на невозможность резкого снижения цены, способного «обвалить» рынок.
Освоение всего «багажа» практик и их значений называют процессом социализации. Приобщение к элементам трудового воспитания, к отношениям возмездного обмена или простым ценовым пропорциям начинается с самого детства. Семья, школа, затем регулярная работа (плюс для кого-то – армия, а для кого-то – тюрьма) вносят свой вклад в процесс освоения хозяйственных норм. К этому следует добавить непрестанное обучающее воздействие средств массовой информации, небезуспешно влияющих на формирование у населения образцов трудового и потребительского поведения. Общество вырабатывает также систему санкций – вознаграждений и наказаний, подкрепляющих выполнение норм. Применяемые в хозяйственной сфере санкции могут реализовываться как в экономических формах (оплата труда, прибыль, штрафы, налоговые льготы), так и в неэкономических формах (утверждение власти, повышение престижа, членство в закрытой организации). Благодаря успешной социализации и эффективному применению санкций становится возможной более или менее слаженная деятельность хозяйственного организма.
Хозяйственная власть. Наличие сходных практик и их значений, разделяемых всеми или значительной частью сообщества, не уничтожает почвы для возникновения конфликтов. Что ее питает? В любом обществе воспроизводятся неравные стартовые условия для хозяйственной деятельности, сохраняется неравномерное распределение форм капитала. Следовательно, существуют и разные, часто противоположные, групповые интересы. В борьбе за ресурсы одни группы интересов пытаются подчинить себе другие и добиться господства над ними. В этом случае мы говорим об отношениях хозяйственной власти, или о возможности субъекта (индивида или группы) реализовать свои хозяйственные интересы независимо от интересов других субъектов (не суть важно, совпадают интересы «властвующих» и «подчиненных» или не совпадают).
Властные отношения указывают на неравное положение хозяйственных агентов, фиксируют распределение сравнительных преимуществ и льгот (в том числе монопольных позиций). Это отношения борьбы – за обладание разными видами капитала, перераспределение и переопределение форм капитала, наконец, борьба за статусные позиции, которая выходит за чисто ресурсные рамки, ибо наличие властных позиций обладает относительной самоценностью.
В отличие от рыночного обмена, реализация власти предполагает принципиальную асимметрию отношений. При этом власть включает следующие элементы:
Право на истолкование событий и выдвижение целей развития;
Особые позиции в распределении ресурсов, готовой продукции, доходов;
Контроль за доступом к информации как особому ресурсу;
Возможность диктовать правила деятельности, запрещать те или иные ее виды;
Способность оказывать личное влияние на людей.
Власть реализуется путем прямого насилия, экономического принуждения или легитимного господства посредством утверждения авторитета. Последний в свою очередь может опираться на силу закона или обычая, апеллировать к личным харизматическим качествам человека или к идеальным высшим ценностям. Как и в любой другой сфере, в хозяйственной жизни власть ищет способы своей легитимации, удесятеряющей ее начальные силы. Она жаждет морального оправдания, доверия и лояльности, принятия и поддержки.
Власть как социальное отношение трудно поддается формализации и проявляет себя скорее опосредованно, через косвенные признаки. К такого рода признакам относятся формальные и неформальные статусы (ранги) и сопряженные с ними привилегии. Статусы определяются местом субъектов в иерархических структурах, а привилегии представляют их исключительные права на доступ к ограниченным ресурсам и вознаграждениям. В целом властные отношения, хотя и связаны наиболее непосредственным образом с административной и политической сферами деятельности, пронизывают всю хозяйственную систему.
Три элемента хозяйственных отношений. Итак, хозяйственные отношения имеют сложный характер и включают как минимум три составляющих элемента:
Собственно экономические отношения;
Культурные отношения;
Властные отношения.
Существование столь разных элементов хозяйственных отношений позволяет более обстоятельно подойти к принципиальной проблеме экономической эффективности, понимаемой как соотношение извлекаемых выгод и понесенных издержек. Экономические отношения нацелены на повышение эффективности, они демонстрируют, как достигается наивысшая эффективность на основе использования ограниченных ресурсов. Хотя даже в экономическом понимании эффективность многозначна, она не сводится к максимизации прибыли фирмы или полезности для потребителя. Речь может идти о расширении доли рынка, сохранении стабильных рыночных позиций, создании слаженной управленческой команды и устойчивого трудового коллектива, продвижении бренда, экономии ресурсов и собственных усилий, и т. п. Но имеется в виду, что в конечном счете все эти меры должны приводить к осязаемой выгоде, измеряемой денежным эквивалентом.
В то же время культурные отношения ограничивают набор приемлемых альтернатив, формируя разделяемые людьми оценочные суждения и принципы действия (например, «земля не может быть объектом частной собственности», или «одежда для мальчика не может быть розовой»). Помимо этого они определяют, что является более эффективным. Культурные отношения специфицируют эффективность в соответствии с практическим опытом и распространенными нормами. Эффективным оказывается то, что распознается как эффективное. В результате часть вполне эффективных с экономической точки зрения вариантов «не узнаются» и исключаются из поля актуального выбора.
В свою очередь, властные отношения также ограничивают набор реальных альтернатив, исключая те, которые прямо противоречат интересам господствующих групп. Они сосредоточены на фиксации того, кто оказывается более эффективен и для кого тот или иной вариант действия может быть эффективен (например, введение регрессивной шкалы налогообложения, несомненно, эффективно, но не абстрактно для всех, а для определенных социальных групп).
Культурные и властные отношения способны не только разрешать, но и порождать противоречия. Так, нередко культурная традиция может одержать верх вопреки интересам господствующих групп, которые вынуждены в этом случае перестраивать свои стратегии. Но порою власть предержащие успешно реализуют свои интересы, преодолевая пассивное сопротивление нормативных устоев. Культурные и властные отношения также не разрешают сколь-нибудь автоматическим образом фундаментальных проблем корыстного интереса. Мобилизация административного капитала посредством стройных властных иерархий не устраняет оппортунистического поведения. А взошедшее на дрожжах социального капитала доверие способно порождать эгоизм и откровенное мошенничество. В этих отношениях нет гарантированного исхода или фиксированного порядка, каковые наблюдаются в идеальных моделях организаций или предписаниях обобщенной морали. Результат зависит от структуры отношений и конкретных действий хозяйственных агентов.
Социальные основания экономических категорий. Вооружившись исходными определениями, попробуем далее показать значимость культурных и властных отношений на примере таких экономических понятий, как «труд» и «обмен».
Понятие труда всегда было одним из основополагающих политико-экономических понятий. С технико-экономической точки зрения труд выступает как целесообразная деятельность человека, приспосабливающая окружающие предметы к его потребностям. Экономическая сторона труда раскрывается в использовании рабочей силы (в том числе посредством ее купли-продажи) в соединении с другими ресурсами или факторами производства с целью получения вознаграждения.
Помимо этого существует иная, социологическая сторона труда, где он выступает как процесс социализации. В процессе труда человек учится получать и передавать информацию, реагировать на давление извне и разрешать конфликтные ситуации, дозировать собственные усилия и изображать усердие, устанавливать связи и нарабатывать авторитет, накапливать капитал в его самых разных формах. Превращаясь в работника, он осваивает отнюдь не одни только профессиональные роли. Он узнает, что значит быть «начальником» или «подчиненным», «лидером» или «аутсайдером», «товарищем» или «коллегой», «передовиком» или «отстающим». Труд – это школа социализации, в которой проходит весомая часть всей нашей жизни. И наряду с производством продуктов и услуг труд выступает как производство и воспроизводство самого человека.
Воспроизводство человека в труде не всегда происходит благополучно. В одних случаях человек, принудительно или добровольно, включается в трудовой процесс, зажат в тиски социальных условий, которые являются внешними и чуждыми для него, более того, порабощают человека, делают его труд бессмысленным, уродующим морально и физически. Причем человек своими собственными действиями продолжает воспроизводить эти социальные условия. К. Маркс называл такое состояние отчуждением труда. В других случаях человек выполняет трудовые функции, вступая в отношения, неурегулированные социальными нормами: правила и предписания в данной области еще не выработаны, или они существуют, но отвергаются определенными группами. Здесь на поверхность нередко прорываются не лучшие человеческие качества – в виде безудержной алчности или безжалостной конкуренции. Подобные выпадения из нормативной среды были названы Э. Дюркгеймом состоянием аномии. Оба состояния указывают на принципиальное значение социальных условий трудовой деятельности и на различия ролей, которые они играют в трудовом процессе.
Итак, в трудовом процессе обнаруживается когнитивный элемент, связанный с получением новых навыков и познанием предметной стороны мира, а также эстетический элемент, выражающийся в придании продукту некой законченной формы. Труд воплощает интернализованные нормы, выработанные в процессе обмена деятельностью. Более того, он сам становится культурной нормой, обязательной для определенных сообществ.
Социализация в труде обусловлена также и включением человека во властные игры, связанные с борьбой за контроль над трудовым процессом. Труд становится организационной рамкой, посредством которой происходит вхождение человека в коллектив, характеризующийся своими группами интересов, явными и неявными стратегическими альянсами. Здесь человек не только приобщается к установленному порядку, но и становится объектом наблюдения, контроля, дисциплинарного воздействия.
Теперь возьмем такую основополагающую категорию, как обмен. Зачастую его сводят к рыночному обмену, который осуществляется на началах возмездноети и эквивалентности в целях максимизации полезности его непосредственных участников. Рыночный обмен предполагает также взаимную калькуляцию хозяйственными агентами его сравнительных выгод и издержек, а также постоянный контроль за соблюдением условий обмена, который чаще всего сводится к разовому акту их обоюдовыгодного взаимодействия.
Однако, по свидетельствам антропологов, рыночный обмен – это не универсальная, а особая форма обмена. Она предполагает непременное существование ценообразующих рынков (price-making markets), где цены устанавливаются в процессе торга. В действительности такой торг происходит далеко не всегда. В истории существует масса способов обмена (в том числе денежного), осуществляемых при отсутствии ценообразующих рынков. Обмен в этих случаях производится по политическому договору и фиксированным ставкам, и свобода в установлении цен серьезным образом ограничена.
Кроме того, часто обмен вообще совершается с целями неутилитарного характера. Так, в примитивных обществах он возник как взаимное приношение даров и взаимное угощение, которые являются не экономическими, а преимущественно социальными актами. Их цель – не достижение экономической выгоды, которая иногда полностью отсутствует, а утверждение соседских и дружеских связей, совершение религиозных ритуалов. Взаимный обмен может совершаться также не в целях удовлетворения материальных потребностей, а для поддержания социальных структур, символизации сотрудничества, предотвращения конфликтов. Оказание помощи может рассматриваться как способ самоутверждения и поддержания статуса, а также как способ подчинения, установления ресурсной зависимости. С чисто экономических позиций такого рода акты часто не только не приносят выигрыша, но, напротив, означают растрату изрядной части общего богатства (то же, к слову, относится к сохранившейся поныне традиции обмена подарками на Рождество и прочие праздники). Конечно, обмен выполняет и экономические функции – взаимного хозяйственного страхования и поддержки, быстрой мобилизации ресурсов в экстремальных ситуациях. Но движущая сила такого обмена выходит далеко за пределы корыстного интереса.
Подобные виды обмена и характеризуются понятием реципрокности (взаимности). Обмен дарами обходится без торга, без выяснения полезности дара для его получателя, без гарантий эквивалентного возмещения затрат в будущем. В принципе предполагается, что сегодняшний получатель когда-то должен ответить тем же, но ожидание ответного дара не артикулируется открыто, ответный дар только предполагается. Но зачастую нет даже и такого предположения. Если получатель дара не сможет «отдариться» в будущем, то инициатор дарения укрепляет свое социальное положение в сообществе. В данной ситуации не накопление имущества, а его публичная раздача в большей степени повышает авторитет дарителя, а реципрокность, по сути, превращается в перераспределение накопленного богатства.
Здесь хозяйственные агенты оказывают помощь другим агентам, включенным в сети их социальных связей. При этом они не получают ничего взамен, кроме ожиданий, что когда они обратятся к кому-то из участников сети, то по отношению к ним поступят примерно так же, как они поступают сейчас. Таким образом, несмотря на видимость безвозмездности помощи, эти отношения имеют возмездный характер, однако это не приближает их к рыночному обмену.
Что характерно для реципрокных отношений? Перечислим их основные особенности.
1. Реципрокность предполагает возмездность, но не подразумевает эквивалентности. Соблюдается принцип адекватности ответного дара, а не строгой калькуляции взаимных выгод.
2. Ответный дар, несомненно, предполагается, но сроки возврата «долга» и форма ответного дара четко не зафиксированы, а часто даже и не обговорены. Текущий контроль за соблюдением обязательств отсутствует, открыто напоминать о них не принято.
3. Проявляется терпимость к материальному дисбалансу, который компенсируется через повышение авторитета дарителя. Неспособность «отдариться» ведет к подчинению дарителю.
4. Возмещение может быть произведено совсем другим хозяйственным агентом, а не тем, которому была оказана первоначальная помощь.
Последний пункт и вовсе выглядит странным с точки зрения рыночного обмена. Дело в том, что вместо двойственных отношений обменный импульс здесь передается по контуру социальных связей. Предполагается существование относительно замкнутого локального сообщества, в котором складываются отношения доверия.
По мнению М. Салинза, реципрокность может быть представлена в виде континуума обменных процедур – от генерализованной реципрокности, связанной с альтруистическим «чистым даром», к сбалансированной реципрокности, предполагающей воздаяние в относительно близкой перспективе, и, наконец, негативной реципрокности, где участник обмена заботится только о собственном интересе и пытается «сорвать куш».
Анализ реципрокных отношений демонстрирует также и то, что одна и та же с формальной точки зрения трансакция может выполнять самые разные социально-экономические функции и предполагает разные социальные отношения. Так, перед нами может оказаться:
Нерыночная форма торговли, осуществляемая в виде взаимного обмена дарами;
Форма взаимного кредитования под единовременные нужды (открытие собственного бизнеса, празднование особых событий, похороны);
Способ осуществления межпоколенческих трансфертов;
Форма обеспечения выживания локального сообщества в экстремальных ситуациях (неформальное страхование от несчастных случаев, неурожая и т. п.);
Форма накопления социального капитала в виде расширения связей и непогашенных взаимных обязательств;
Символическое обозначение дружбы или сотрудничества;
Таким образом, один и тот же с формальной точки зрения обмен благами может иметь совершенно различное экономическое и социальное содержание.
Подобным образом категории рынка, фирмы, домашнего хозяйства, потребления и денег рассматриваются нами в соответствующих главах данной книги. Во всех этих случаях традиционные экономические категории наполняются иным смысловым содержанием, позволяющим лучше понять хозяйственные процессы. Они не просто взаимосвязаны с социальными отношениями, но сами предстают как социальные отношения. Продемонстрируем это на примере понятия «капитал».
Понятие капитала и его свойства. Человек вступает в хозяйственные взаимодействия не с голыми руками. Помимо целей и мотивов, которые побуждают его к этому взаимодействию, он располагает совокупностью ресурсов, которые могут быть в нем задействованы. В результате заимствования политико-экономической терминологии эти ресурсы получили условное название капитала.
Сначала попробуем раскрыть исходное понятие капитала. Его первое свойство состоит в том, что он выступает как ограниченный ресурс, который может быть присвоен и вовлечен в хозяйственный процесс. Другим свойством капитала выступает его способность к накоплению – это ресурс не только сохраняемый, но и пополняемый.
Помимо способностей к хозяйственному использованию и накоплению, капитал обладает и третьим свойством. Это хозяйственный ресурс, обладающий определенной ликвидностью, т. е. способностью прямо или косвенно, независимо от своих предметных форм, превращаться в денежную форму. Эта ликвидность обеспечивается благодаря наличию стоимости, под которой понимается количественно определенная способность к обмену на другие ресурсы.
Далее, капитал не остается в пассивном состоянии, его накопление не означает простого складирования ресурсов и образования сокровищ, он включен в процесс кругооборота стоимости, в котором денежная форма задает одновременно отправную и конечную точки движения. Капитал, тем самым, предстает как динамический ресурс, и его четвертое свойство раскрывается в способности к конвертации – постоянной смене собственных форм. Более того, он воспроизводится именно благодаря смене своих форм, их взаимному превращению. По определению К. Маркса, капитал – это самовоспроизводящаяся стоимость, которая включена в непрерывный процесс кругооборота: денежный капитал превращается в производственный, последний превращается в товарный, который вновь готов принять денежную форму. И наконец, пятое свойство заключается в том, что капитал в процессе своего кругооборота не только воспроизводит свою стоимость, но и приносит некую дельту – добавочную (прибавочную) стоимость, или прибыль. Иными словами, он выступает как самовозрастающая стоимость. Речь идет уже не просто о накоплении ресурса в его натуральном виде, но о стоимостном приращении, возникающем в результате конвертации форм капитала.
Таким образом, в исходном политико-экономическом определении капитал обладает пятью конституирующими свойствами. Он выглядит как:
Ограниченный хозяйственный ресурс;
Накапливаемый хозяйственный ресурс;
Ресурс, обладающий определенной ликвидностью, способностью превращаться в денежную форму;
Стоимость, воспроизводящаяся в процессе непрерывного кругооборота форм;
Стоимость, приносящая новую, добавочную стоимость.
Теперь подведем итог наших рассуждений. Мы будем понимать под капиталом накапливаемый хозяйственный ресурс, который включен в процессы воспроизводства и возрастания стоимости путем взаимной конвертации своих разнообразных форм.
Экономическая социология в целом принимает это исходное определение. Однако ее отличие, как мы увидим далее, состоит в том, что здесь, во-первых, значительно расширяется круг анализируемых форм капитала, которые используются в хозяйственной деятельности, а во-вторых, благодаря этому пополнению множества форм серьезно обогащается и само понятие капитала. Оно выходит за собственно экономические рамки и отрывается от стоимостной основы в ее непосредственном экономическом смысле. В результате капитал может принимать не только овеществленные, но также инкорпорированные формы, т. е. воплощаться в отдельных людях и отношениях между людьми.
Для экономико-социологического анализа форм капитала мы используем наиболее известный в данном отношении подход П. Бурдье, который принципиально выступает против их сведения к экономическому капиталу, как это зачастую происходит в экономической теории, и рассматривает их как способы структурирования самых разных полей социального пространства. Напомним, что в соответствии с концепцией П. Бурдье существует три состояния капитала, а именно:
Инкорпорированное;
Объективированное;
Институционализированное.
Под инкорпорированным состоянием (embodied state) понимается совокупность относительно устойчиво воспроизводимых диспозиций и демонстрируемых способностей, которыми наделен обладатель той или иной формы капитала. Объективированное состояние (objectified state) означает принятие капиталом овеществленных форм, которые доступны непосредственному наблюдению и передаче в их физической, предметной форме. Наконец, институционализированное состояние (institutionalized state) предполагает объективированные формы признания данного вида капитала в качестве ресурса. Институциональные состояния, в свою очередь, могут быть формализованы в виде прав собственности, рангов, сертификатов, но могут выступать и в неформализованном виде, что позволяет тем не менее узнавать и признавать данный вид капитала.
Формы капитала. Теперь перейдем к анализу основных форм капитала, которые релевантны для анализа хозяйственной жизни с точки зрения экономической социологии. К ним мы относим следующие формы:
Экономический;
Физиологический;
Культурный;
Человеческий;
Социальный;
Административный;
Политический;
Символический.
Дадим краткие операциональные определения перечисленным разновидностям капитала во всех трех их состояниях, а также обратим внимание на различия в способах передачи разных форм капитала между хозяйственными агентами. Помимо этого, мы приведем примеры способов измерения этих форм. Их сравнительные характеристики приведены в табл. 5.1.
Начнем с исходной формы – экономического капитала. В своем объективированном (вещном) состоянии он включает:
Денежный капитал (финансовые средства);
Производственный капитал (средства производства);
Товарный капитал (готовые продукты).
Некоторые сложности вызывает определение производственного капитала, включающего средства труда (машины и оборудование, здания и сооружения) и предметы труда (сырье и материалы). В политической экономии экономический капитал обычно рассматривается как Таблица 5.1. Формы капиталов и их характеристики атрибут рыночного хозяйства. Сфера домашнего хозяйства из него, таким образом, исключается. Тем не менее допустимо более расширительное понимание, при котором экономический капитал может включать любые активы, используемые в хозяйственной деятельности и обладающие определенной ликвидностью. В этом случае он охватывает также ликвидную часть собственности домашних хозяйств – предметов длительного пользования, недвижимости, которые используются в домашнем труде (о понятии домашнего труда см. в гл. 17).
Способность к использованию в производстве как средство увеличения производительности труда образует главную диспозицию, инкорпорированную в средствах производства. Другая отличительная особенность диспозиций, инкорпорированных в экономическом капитале, связана с его максимальной ликвидностью, способностью непосредственно конвертироваться в деньги (напомним, что часть экономического капитала уже изначально существует в денежной форме).
Институциональное состояние экономического капитала наилучшим образом фиксируется в правах собственности (property rights) – легитимных притязаниях на использование хозяйственных ресурсов и извлекаемых доходов, которые в основе своей формализованы и позволяют выделять формальные статусы собственника или несобственника, миноритарного или мажоритарного акционера. Высокая степень овеществления и формализации делает экономический капитал ресурсом, наиболее простым для передачи, – он легко отчуждается от своего обладателя. Чаще всего данный вид капитала передается посредством рыночного обмена, но он может также переходить и по наследству или через дарение. Основным измерителем масштабов экономического капитала является денежная оценка накопленных активов и приносимой прибыли. При отсутствии или неадекватности таковой он может измеряться в натуральных единицах – количеством используемых средств производства.
Мы считаем целесообразным отделить от экономического капитала особую часть производительных сил – рабочую силу, благодаря которой и становится возможным всякое производство. Она обладает рядом важнейших особенностей, которые не могут, на наш взгляд, быть раскрыты в рамках сугубо экономического капитала. Ее характеристику мы начнем с анализа физиологического капитала. Он связан с состоянием здоровья, уровнем работоспособности хозяйственных агентов, а также их внешними физическими данными, которые могут использоваться для мобилизации других видов ресурсов. Различия физиологического капитала определяются способностью к труду, инкорпорированной в теле потенциального или реального работника. Его объективированная форма представлена физическими и психическими качествами, позволяющими рабочей силе реализовать свое предназначение в трудовом процессе. Результат достигается путем соединения физических способностей человека с другими видами капитала, о которых пойдет речь далее, а также со средствами производства как важнейшей частью экономического капитала.
Институциональное оформление физиологического капитала осуществляется путем выдачи медицинских заключений, подтверждающих формальный статус рабочей силы в виде вердиктов «практически здоров» или «нетрудоспособен». Физиологический капитал – атрибут индивида, причем его значительная часть является продуктом генетических кодов, т. е. наследуется биологическим путем. Иными способами он не передается. Но этот вид капитала также воспроизводится и накапливается в процессе физического воспитания и ухода за собственным телом. Измеряется же уровень физиологического капитала через стандартные оценки уровня здоровья и трудоспособности.
Рабочая сила как способность к труду ни в коей мере не сводится к физическим и психическим качествам человека. В теле работника и его связях с прочими хозяйственными агентами инкорпорированы другие формы капитала, о которых и пойдет далее речь. Особую роль играет здесь культурный капитал. В инкорпорированном состоянии этот капитал воплощается в практическом знании, позволяющем человеку распознавать стратегии и принципы действия других хозяйственных агентов. Его накопление связано с навыками социализации в определенной социальной среде – усвоением и частичной интернализацией институциональных ограничений, позволяющих действовать по правилам, принятым в рамках того или иного хозяйственного порядка. Причем использование данного капитала позволяет следовать не только формально прописанным нормам, но также имплицитным (неявным) конвенциональным соглашениям.
В своем объективированном состоянии культурный капитал выступает в виде «культурных благ» (cultural goods), которые являются не просто физическими объектами, но заключают в своей вещной форме специфические знаки и символы, позволяющие распознавать смысл отношений и расшифровывать культурные коды. Их можно наблюдать в широком круге предметов – от убранства делового офиса до одежды его хозяина, от способов организации труда до марки покупаемых продуктов. Заключенные в культурных продуктах знаки и символы помогают понять социальное происхождение и статусные позиции того или иного хозяйственного агента, в которых и институционализируется культурный капитал. Накопление культурного капитала способствует различению индивидов и групп, среди которых как бы «автоматически» распознаются выходцы из благородных или обычных семей, земляки или чужаки, проводится деление на «мы» и «они». В итоге обладание такого рода капиталом позволяет вступать в успешную коммуникацию, встраиваться в отношения со знакомыми и незнакомыми людьми.
По сравнению с экономическим капиталом культурный капитал в сильной степени инкорпорирован и в слабой степени формализован. Он не отчуждаем от человека и передается ему не механически как вещь в результате разового акта обмена, а транслируется в относительно длительном процессе воспитания и социализации – семьей, школой, коллегами по работе, социальным окружением. Неизбежно возникают трудности и с измерением культурного капитала, который не поддается непосредственной калькуляции. Измерение возможно здесь лишь по косвенным признакам – уровню уважения и престижа, которыми наделяется та или иная группа. В свою очередь эти оценки связываются с характеристиками среды, в которой проходила социализация индивида или группы (например, место жительства в период обучения в школе, уровень образования родителей). Следуя П. Бурдье, можно также измерять сравнительный объем культурного капитала (при прочих равных) временем, в течение которого осуществляется воспитательный процесс.
Далее следует форма человеческого капитала. Это понятие пришло в экономическую социологию прямиком из неоклассической экономической теории. В своем инкорпорированном состоянии человеческий капитал представляет собой совокупность накопленных профессиональных знаний, умений и навыков, получаемых в процессе образования и повышения квалификации, которые впоследствии могут приносить доход – в виде заработной платы, процента или прибыли. В отличие от культурного капитала, значительная часть которого воплощена в нерефлексируемом практическом знании и телесных навыках, схватываемых общим понятием габитуса, в случае с человеческим капиталом мы имеем дело с рефлексивным знанием, имеющим логическую структуру.
В вещной (объективированной) форме этот капитал существует в виде корпуса обучающих текстов и практик, призванных транслировать специфические знания и демонстрировать процедуры выработки новых навыков. А в институционализированном состоянии он подкрепляется системой формальных сертификатов (credentials), включающих дипломы, разряды, лицензии, патенты, свидетельствующие о получении искомых знаний и навыков. Причем зачастую эти сертификаты открывают доступ к определенным видам хозяйственной деятельности – например, адвокатуре, медицинской практике, продаже товаров и услуг, способных повлиять на здоровье и жизнь человека.
Подобно культурному капиталу, человеческий капитал не продается, не обменивается и не передается от одного человека к другому. Накопление человеческого капитала требует больших затрат времени и сил в относительно длительном процессе образования. Хотя процесс передачи знаний от человека к человеку более упорядочен и стандартизован, нежели процесс культурного воспитания, непосредственно измерять объемы профессиональных знаний и навыков, как правило, сложно в силу их качественной разнородности. Поэтому наилучшим стандартным измерителем объема накопленного человеческого капитала является косвенный – время, затраченное на образование и повышение квалификации. Другими косвенными количественными измерителями могут выступить, например, рейтинги образовательных учреждений и рейтинги самих учащихся.
Одной из форм, которая наиболее активно обсуждается в социальных науках с 1990-х гг., является социальный капитал . Он связан с установлением и поддержанием связей с другими хозяйственными агентами. Социальный капитал – это совокупность отношений, которые связаны с ожиданиями того, что другие агенты будут выполнять свои обязательства без применения санкций. Эта одновременная концентрация ожиданий и обязательств выражается обобщающим понятием доверия (trust). Чем больше обязательств накоплено в данном сообществе, тем выше «вера в реципрокность» (взаимность) и, следовательно, уровень социального капитала.
В отличие от культурного и человеческого капитала, социальный капитал не является атрибутом отдельного человека. Его объективированную структурную основу формируют сети социальных связей, которые используются для транслирования информации, экономии ресурсов, взаимного обучения правилам поведения, формирования репутаций. На основе социальных сетей, которые часто имеют тенденцию к относительной замкнутости, складывается институциональная основа социального капитала – принадлежность к определенному социальному кругу, или членство в группе. При этом последнее может подкрепляться и формальными статусами – например, члена ассоциации или клуба.
В своей вещной форме социальный капитал может воплощаться в таких «простых» вещах, как списки адресов и телефонов «нужных людей». Но степень формализации социального капитала относительно низкая. Передача адресной или телефонной книжки способна помочь новичку или аутсайдеру понять состав и конфигурацию какой-то социальной сети, но мало содействует вхождению в эту сеть. Передача социального капитала также невозможна непосредственно через транслирование знания, рассказы о сетях. Здесь необходимы знакомства и рекомендации инсайдеров, принадлежащих к данному кругу. В этом смысле социальный капитал не отчуждаем от людей, которые им обладают. Причем речь идет не об отдельном носителе знакомств, а о некоем сообществе, переплетенном устойчивыми связями. И измеряться социальный капитал может только через степень включенности в те или иные сети, а также через характеристики самих этих сетей – их размер и плотность, силу и интенсивность сетевых связей (подробнее см. в гл. 6).
В отличие от горизонтального построения социальных сетей, административный капитал мобилизует скорее вертикальные связи. В инкорпорированном состоянии он связан со способностью одних хозяйственных агентов регулировать доступ к ресурсам и видам деятельности других агентов, используя особые позиции власти и авторитета. В объективированном состоянии данный вид капитала воплощается в организационных иерархических структурах. Речь идет о хозяйственных организациях корпоративного типа, в которых четко закрепляются формальные позиции начальников и подчиненных, имеющих или не имеющих право на принятие определенных решений (подробнее см. в гл. 11). А в институциональном состоянии он проявляется в структуре должностных позиций, каждой из которых вменен определенный круг прав и обязанностей.
Носителем административного капитала является, таким образом, не отдельный человек, этот вид капитала скорее привязан к месту в корпорации и потому сравнительно легко отчуждается от человека. Измеряется объем административного ресурса должностным уровнем и масштабом самой корпорации. А передается данный ресурс вместе с должностной позицией путем назначения кандидата вышестоящими лицами.
Административный капитал в сильной степени переплетен с политическим капиталом. Однако мы считаем целесообразным их аналитическое разделение. Политический капитал означает инкорпорированную способность к мобилизации коллективных действий и участию в этих действиях. Он также предполагает способность человека репрезентировать интересы других агентов (индивидов и групп), которые делегируют ему права на представительство своих интересов. Наличие политического капитала означает узурпирование права говорить и действовать от имени других хозяйственных агентов (в том числе прикрываться их именем для воплощения собственных стратегий).
В объективированном состоянии политический капитал представлен партиями и общественными движениями, готовыми к совершению коллективных действий. Его институциональной формой являются признанные лидерские структуры. Их авторитет, разумеется, может подкрепляться ресурсами административного капитала в виде должностей в формальной иерархии (и стремиться к такому подкреплению). Однако в отличие от административного капитала, политический капитал инкорпорирован скорее в самих агентах, нежели в организационных структурах, в меньшей степени формализован и, следовательно, его отчуждение от одного человека в пользу другого объективно затруднено. Он передается (формируется) путем выдвижения (в том числе самовыдвижения) вождей, делегатов, депутатов, других лидеров и сохраняется по мере их активности. Измерение же политического капитала возможно лишь косвенным путем – через выяснение включенности в мобилизованные коллективные действия и степень активности в инициации этих действий.
Трудно переоценить значение символического капитала, который обозначает способность человека к производству мнений. В инкорпорированном состоянии он означает наличие легитимной компетенции (legitimate competence) – признаваемого права интерпретировать смысл происходящего; говорить, «что есть на самом деле» (например, какова «истинная ценность» того или иного капитала). Это также способность навязывать определенное понимание другим агентам. Важнейшую роль в его функционировании играет манипулирование разными способами оценок имеющихся и потенциальных ресурсов (символическое насилие). В этом отношении все прочие виды капитала зависят от символического капитала.
В каких вещных формах объективируется данный вид капитала? В разного рода программных, стратегических документах и идеологически нагруженных текстах, разъясняющих, как, например, проводить реформы и «какой дорогой идти к храму». В институционализированном состоянии символический капитал воплощается в структуре авторитетов, которые обладают правами номинации (поименования). Обладатели таких прав, получившие признание от каких-то сообществ, считаются экспертами, учителями, гуру. Добавим, что их права могут подкрепляться официальной номинацией, например, образовательными дипломами, т. е. институционализированными ресурсами человеческого капитала.
Передается данный вид капитала путем объяснения смыслов и техник их производства. Хотя подобная передача может быть только частичной, ибо способность к производству истины не сводится к логическому знанию и технологическим навыкам, предполагая специфические стили мышления (К. Манхейм). Что же касается измерения символического капитала, то оно представляет особую сложность. Речь идет о выявлении репутации, имени, которые могут фиксироваться (заведомо не полно и не всегда адекватно) в рейтингах, индексах цитирования, способности стать хедлайнером.
Конвертация капиталов. Каждый капитал стремится к доминированию, однако среди всех перечисленных форм экономический капитал по праву занимает центральное место (рис. 5.1). Во-первых, логически он наиболее близок своему изначальному политико-экономическому понятию. Во-вторых, интересующая нас хозяйственная жизнь является той областью, в которой «экономическое поле стремится навязать свою структуру другим полям». И в-третьих, на эмпирическом уровне параметры экономического капитала, как правило, коррелируют со многими параметрами, обозначающими количество и качество прочих ресурсов. Тем не менее еще раз подчеркнем, что при сведении всей совокупности ресурсов к экономическому капиталу понимание хозяйственного процесса становится непозволительно бедным.
Рис. 5.1. Взаимосвязи форм капитала. ЭкоК – экономический капитал; ФизК – физиологический капитал; КулК – культурный капитал; ЧелК – человеческий капитал; СоцК – социальный капитал; АдмК – административный капитал; ПолК – политический капитал; СимК – символический капитал
Все указанные формы капитала могут в той или иной мере конвертироваться в экономический капитал, в первую очередь в его денежную форму. Социальный капитал приносит информацию об экономических ресурсах. Административный капитал открывает кратчайший путь к их источникам. А политический капитал дает возможность побороться за эти источники. Культурный капитал облегчает способы мобилизации экономического капитала. А символический капитал позволяет представить его более значительным в глазах других агентов. Наконец, человеческий и физиологический капиталы помогают извлекать из использования экономических ресурсов наибольшие доходы.
В свою очередь, обладание экономическим капиталом помогает установить нужные связи, покупать должностных лиц и сами должности, он делает его обладателя более весомым в глазах окружающих, открывает доступ к образованию и позволяет поддерживать хорошее физическое состояние. Экономический капитал не только обладает наибольшей денежной ликвидностью, но и способен к эффективному перетеканию в другие формы.
Впрочем, кругооборот капитала может происходить и между любыми другими формами капитала. Иными словами, все капиталы обладают способностью взаимной конвертации и способностью производить друг друга. Накопленный культурный капитал позволяет с легкостью манипулировать символическими конструкциями и завоевывать авторитет. Политический капитал подкрепляется практическим знанием неформальных правил и разветвленными социальными связями. Хорошие физические данные помогают заводить эти связи и способствуют более успешному накоплению профессиональных навыков. Все они – наличие социальных связей и властных полномочий, способность действовать по правилам и производить оценку ресурсов, профессионализм и высокая работоспособность – способствуют взаимному накоплению. Поистине, капитал притягивается к капиталу.
Превращение одной формы капитала в другую может происходить путем расходования части капитала, а может приводить к его чистому приросту. Например, экономический капитал часто расходуется на приобретение других форм капитала (скажем, получение образования) и может быть возмещен лишь спустя какое-то время (в случае, если вложение оказалось удачным). А вот разумное применение культурного капитала (скажем, использование хороших манер для развития полезных связей) не приводит к его расходованию, а напротив, способствует укреплению воспроизводимых культурных навыков. При такой конвертации культурный и социальный капитал прирастают одновременно.
Несмотря на широкие возможности конвертации капиталов, человек оказывается в ситуации выбора – во что первоначально вкладывать время и силы. А зачастую устойчивые ориентации на накопление определенного вида капитала становятся объектом стратегического выбора, определяя действия человека на длительную перспективу.
Конвертация форм – лишь один из способов перераспределения капитала, которое осуществляется (помимо конвертации) следующими способами:
Неравномерное накопление, когда один вид ресурсов прирастает быстрее другого;
Переопределение и переоценка капитала, связанные с девальвацией или, наоборот, возрастанием стоимости ресурсов (что возможно даже без всякой смены предметных форм);
Прямое изъятие капитала, связанное с его экспроприацией, узурпацией права на использование.
Добавим, что размеры любого капитала (не исключая экономического) не являются абстрактной величиной, поддающейся акту простой калькуляции. Его масштабы, характер, сферы использования и формы конвертации устанавливаются в ходе сложного процесса соотнесения и оценивания, производимого различными хозяйственными агентами. Использование ресурсов невозможно вне социальных отношений. Более того, любой капитал представляет собой социальное отношение.
Альтернативы экономической теории (заключение). Определяя свое отношение к культурным и властным элементам хозяйственного порядка, экономическая теория сталкивается с выбором, в котором можно насчитать как минимум пять альтернативных вариантов.
Вариант 1. Ни культурные, ни властные факторы не играют особой роли в хозяйственной сфере, последняя управляется эгоистическим интересом. Таким образом, ими вполне можно пренебречь. Само существование проблемы в данном случае отрицается.
Вариант 2. Культурные и властные факторы играют определенную роль в хозяйственной деятельности, но являются экзогенным фактором, к тому же они трудно формализуемы, чтобы их можно было включить в экономические модели. Проблема, таким образом, признается, но выносится за рамки экономического анализа – оставляется философам, социологам, психологам.
Вариант 3. Культурные и властные факторы по крайней мере в определенной части эндогенны, но представляют собой совокупность инвариантов и потому не настолько важны, чтобы уделять им особое внимание. В лучшем случае они допускаются как необязательная, «факультативная» часть предмета.
Вариант 4. Культурные и властные факторы важны и эндогенны, а соответствующие переменные должны включаться в экономические модели. Но эти переменные мало отличаются от обычных экономических переменных, ибо в культурной среде и властных взаимодействиях человек столь же рационально преследует свои интересы. Это вариант тихого поглощения «неэкономических» мотивов путем их редукции к экономическому интересу.
Вариант 5. Культурные и властные факторы входят в предмет экономической теории как самостоятельные элементы и при этом обладают спецификой. Таким образом, признается неполнота исходной экономической модели. Это и есть путь к экономико-социологической альтернативе.
Выбирая из предъявленных альтернатив, экономическая теория в своем стремлении снискать лавры общей социальной теории, не потеряв при этом статуса позитивной науки, вновь и вновь пытается выбрать точность предпосылок и чистоту модели вместо реалистичности предпосылок и полноты описания – выбор, характеризующий экономическую социологию.
Несмотря на определенные сдвиги в сторону расширения набора используемых переменных, ныне в экономической теории во многом сохраняется «остаточный» подход к социальным отношениям – как набору заданных ограничений (сил трения) или полей неопределенности, которых по мере хозяйственного развития должно становиться все меньше и меньше. Культура как бы «усыхает» на ветру экономической свободы. И тот же ветер сметает барьеры власти и авторитета. Мы пытались показать, что подобная точка зрения по меньшей мере сомнительна. Наши аргументы будут развернуты в последующих разделах книги.
