В 2007 году вышла также книга Теплякова "Процедура исполнения смертных приговоров в 1920 - 1930-х годах", Москва, издательство "Возвращение", 2007 (107 стр.).
В июле 1937 г. приказ НКВД СССР №00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР №424, подписанной М.П. Фриновским, осуждённым тройками и двойками приговор не объявлялся – чтобы избежать возможного сопротивления – и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неизвестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но в первые годы советской власти осуждённых зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре.)
25 августа 1937 г. наркомвнудел Татарской АССР А.М. Алемасов отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П.Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нужно. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция – тайные приговоры о высшей мере наказания выездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесённые в Орле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовавшего на заседаниях А.М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен». В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняемым, что приговор им будет объявлен в камере.
Специфическим образом в 1937 – 1938 гг. оформлялись приговоры на многих видных сотрудников НКВД, в том числе бывших. В их следственных делах отсутствуют как протоколы об окончании следствия, так и приговоры. Чекистов уничтожали в так называемом «особом порядке»: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без всякой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали коменданту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говорило об особой секретности данной категории расстрелов. В качестве основания для приведения в исполнение приговора в подшитой к делу справке давалась глухая сноска на некие том и лист. Когда исследователи получили в своё распоряжение 11 томов «сталинских списков», то оказалось, что номера томов и листов из справок полностью совпадают с номерами тех томов и листов данных списков, где значились фамилии осуждённых.
«Лишних», то есть прокурора, судью и врача, присутствовать при внесудебной казни обычно не приглашали. Если казнь совершалась на основании судебного решения, прокурор мог присутствовать. В Москве прокурорские работники высшего ранга, включая А.Я. Вышинского, наблюдали за процедурой уничтожения видных государственных и военных деятелей, осуждённых военной коллегией Верховного Суда СССР. В апреле 1950 г. секретарь ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков приказал ответственному контролёру КПК при ЦК ВКП(б) Захарову присутствовать при расстреле сотрудника охраны Сталина подполковника И.И. Федосеева, обвинявшегося в разглашении гостайны. Маленкову требовалось знать, не признается ли Федосеев перед казнью в разглашении неких важных сведений.
На местах при казнях зачастую присутствовал начальник отдела управления НКВД – если казнь производилась в областном или республиканском центре. Обычно это был глава учётно-статистического отдела. Начальник учётно-статистического отдела УНКВД по Новосибирской области Ф.В. Бебрекаркле (его как «подозрительного латыша» перед арестом уже не пускали на оперсовещания, но ещё доверяли присутствовать при казнях) рассказывал сокамернику, что расстреливаемые кричали: «Мы не виноваты, за что нас убивают?!» и «Да здравствует товарищ Сталин!»
Факт смерти казнённого обычно устанавливали сами оперативники, приводившие приговоры в исполнение, тогда как по правилам это должен был делать врач. Между тем известно, что практика расстрелов сталкивается порой с необычайной живучестью казнимых. Отсутствие врача во время казней приводило к захоронению живых людей, которые «на глазок» считались мертвыми.
Вот красноречивая выдержка из письма баптиста Н.Н. Яковлева председателю коллегии Всероссийского союза баптистов П.В. Павлову от 29 августа 1920 г., в котором живописалась расправа над отказниками от военной службы: «В Калаче были арестованы из 4 общ[ин] братья – одна часть баптисты и три евангельские христиане, всего 200 человек. Приехал трибунал 40(-й) дивизии и 100 братьев судили… 34 человека расстреляны, сначала ночью 20 человек, а потом на следующую ночь 14 человек; братья молились перед казнью, которая совершалась у могил. Некоторые, еще раненые, в агонии были брошены в могилу и зарывались живыми наскоро, одному удалось бежать, он, как очевидец, может лично подтвердить…»
А вот один из крайне редких для Западной Сибири 1930-х гг. случаев расстрела в присутствии врача. 8 августа 1935 г. начальник Каменской тюрьмы Классин, начальник раймилиции Кулешов, прокурор Добронравов и нарсудья Шулан расстреляли Г.К. Овотова. Врач судмедэкспертизы Соколов констатировал, что смерть осуждённого наступила только «по истечении 3-х минут».
Документы свидетельствуют, что в период гражданской войны во многих губчека практиковались расстрелы политзаключённых без всякого приговора. Так, работник Енисейской губчека Дрожников весной или в начале лета 1920 г. расстрелял в Красноярске (в подвале губчека) без суда и следствия гражданина Дергачёва, обвинённого в участии в контрреволюционной организации. Следователь Тюменской губчека Василий Колесниченко и несколько его коллег в ночь на 7 мая 1920 г. без суда и следствия расстреляли троих арестованных прямо во дворе губчека.
Власти хорошо знали о порядках, практикуемых в чекистском ведомстве. И недаром, ведь именно партийные структуры распоряжались не только жизнью, но и смертью советских людей. Сиббюро ЦК РКП(б) давало указания чекистам и трибунальцам, какую именно меру наказания вынести подследственным.
Власти были осведомлены как о тонкостях карательной практики, так и о сбоях в её осуществлении. Например, 12 января 1922 г. Сиббюро рассмотрело «дело Левченко, бывшего члена Омгубревтрибунала, допустившего небрежность при расстреле одного осуждённого, следствием чего оказалось, что осуждённый остался живым», постановив исключить его из РКП(б), а дело передать в ревтрибунал.[ 10 ]
Аналогичные случаи были и на Северном Кавказе в 1923 г., о чём свидетельствует рассмотрение в партийных контрольных инстанциях дела А.Н. Пронина, с 1919-го работавшего в ЧК-ГПУ, а с 1922 г. подвизавшегося в ревтрибуналах. В 1923 г. Пронин, будучи членом воентрибунала Терской области Северо-Кавказского военокруга, был осуждён «за допущение расстрела и зарытия живыми до постановления заранее» (формулировка хоть и косноязычная, но всё же весьма красноречивая – А.Т.). Эта оплошность в глазах начальства выглядела пустяком: в декабре 1924-го Пронин отбыл во Владивосток на должность помощника прокурора, а в следующем году был назначен юрисконсультом Амурского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю.
Как заметил узник Бутырской тюрьмы В.Х. Бруновский, большинство смертников в середине 1920-х гг. дожидались исполнения приговора довольно долго, нередко по несколько месяцев, ибо ОГПУ предлагало обречённому человеку рассказать всё, что могло интересовать чекистов, любой компромат на любых людей. И только выжав осуждённого «досуха», чекисты приводили приговор в исполнение. Подобная практика характерна и для начала 20-х годов в Сибири, и для второй половины 30-х в Москве и других регионах.
В 1937 – 1938 гг. тройка УНКВД по Новосибирской области не раз выносила решения о расстреле по групповым делам, «но осуждённые после этого длительное время допрашивались, так как следствие не было закончено, решение тройки в отношении этих лиц было приведено в исполнение через месяц и даже больше со дня его вынесения». По распоряжению начальника управления НКВД некоторые из осуждённых к высшей мере заключённых долгое время оставались в живых и использовались как свидетели обвинения, если соглашались оговаривать тех, кто отказывался признаться.
Быстрое окончание «большого террора» после совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. оказалось спасительным для значительного числа арестованных. Как показал на допросе бывший оперативник отдела контрразведки УНКВД Запсибкрая Л.А. Маслов, к осени 1937-го камеры в «особом корпусе» новосибирской тюрьмы №1 были переполнены, а учёт арестованных – запутан. Некоторых это обстоятельство спасло: просидев забытыми под замком много месяцев, они пережили период массовых казней и вышли на свободу. В тюрьмах Ленинграда к середине ноября 1938 г. находилось 12.330 заключённых, из которых 2.529 были осуждены местной тройкой. Многие были приговорены к расстрелу, но уцелели благодаря ликвидации тройки и признания её последних постановлений недействительными.[ 13 ]
Коммунистическая власть нередко избегала прямого наименования способа казни своих врагов. Слово «расстрел» считалось не совсем подходящим (кроме периода гражданской войны и 1930-х гг., когда газетные заголовки кричали о необходимости расстреливать врагов народа). Секретность казней отразилась на терминологии. От лица государства официально употребляли термины «высшая мера наказания» или «высшая мера социальной защиты». В обиходе чекисты и военные массовые убийства также маскировали различными уклончивыми терминами: «разменять», «отправить в штаб Духонина (Колчака)», «пустить в расход».
В 1920-е годы в чекистском жаргоне появился особенно циничный термин для конспиративного обозначения расстрела – «свадьба» (надо полагать, имелось в виду венчание со смертью). Но расстреливавшие могли позволить себе и более «изысканные» выражения, вроде «переведены в состояние небытия».
В тридцатые писали так: «убытие по первой категории», «десять лет без права переписки», «спецоперация». Исполнители в объяснениях могли недоговаривать фразу, опуская уточняющее слово – дескать, «я приводил приговор». Характерно, что эсэсовцы также маскировали слово «убийство», употребляя такие эвфемистические выражения, как «особая акция», «чистка», «приведение в исполнение», «исключение», «переселение».[ 14 ]
При создании органов ЧК в их структуре были предусмотрены особые комендантские отделы, призванные заниматься «ликвидациями». Активными участниками расстрелов были и начальники тюрем. Комендантская или тюремная должность, несмотря на кажущийся чисто технический характер, сразу стала значительной. Именно из комендантов ВЧК буквально прыгнул к высоким постам будущий заместитель Ежова Леонид Заковский. Обычно комендант либо начальник тюрьмы являлись доверенными лицами председателя губчека или руководителя отдела в центральном аппарате ВЧК.
Среди комендантов большой процент занимали латыши, например, Эдуард Зорк и Ян Вильцин в Омске и Новониколаевске; в Москве комендантами ВЧК работали Леонид Заковский, Пётр Магго и Карл Вейс (последний, кстати, был осуждён коллегией ОГПУ 31 мая 1926 г. на 10 лет лишения свободы «по обвинению его в сношениях с сотрудниками иностранных миссий, явными шпионами»).[ 17 ] Встречались венгры, например, И. М. Хорват в Амурском губотделе ОГПУ. Латыши, мадьяры, китайцы были на заре ЧК и вспомогательным персоналом при массовых «ликвидациях».
Исполнители испытывали страшные психологические перегрузки. Профессиональные палачи дежурно жаловались на совершенно подорванное здоровье, прежде всего нарушения психики. Они часто заболевали эпилепсией, кончали жизнь самоубийством, совершенно спивались. Но начальство могло предложить им, помимо ведомственного уважения, только обилие алкоголя, премии, ордена да вещи казнённых по дешёвке.
Зная о специфике работы чиновников тюремного ведомства и комендантов, партийные власти снисходительно относились к их пьянству, воровству и другим преступлениям, подчас даже заступаясь за них перед чекистскими начальниками.
Вокруг известных лиц из числа казнённых их палачами создавался некий мистический ореол. Труп видного врага вызывал острое любопытство. После уничтожения 10 апреля 1922 г. остатков повстанческой армии подъесаула А.П. Кайгородова отрубленная голова мятежника, много месяцев державшего в страхе коммунистов Горного Алтая, была послана начальником карательного отряда И.И. Долгих в Барнаул в ящике со льдом. Начальник 21-й дивизии Г.И. Овчинников принес голову Кайгородова в большой кастрюле со спиртом прямо на заседание Алтайского губисполкома, после чего трофей отправили в Новониколаевск – на любование вышестоящему начальству.[ 21 ]
Комендантские отделы, вопреки распространённому мнению, отнюдь не были монополистами в исполнении бесчисленных смертных приговоров. У чекистов 1920-х годов вообще считалось хорошим тоном лично приводить в исполнение приговор над осуждённым именно тем следователем, который вёл дело. Считалось, что такой порядок повышает ответственность чекиста за результат расследования. По воспоминаниям Г. Агабекова, в Екатеринбурге в 1921 г. руководящие работники губчека постоянно помогали расстреливать, после чего «напивались до положения риз и не показывались на службе по два, по три дня». И это не было их стихийной инициативой – в начале 1919-го ВЧК секретнейшей шифровкой обязало руководящих работников (членов коллегий) губернских и республиканских чека непременно участвовать в казнях «контрреволюционеров», о чём есть прямые свидетельства: объяснительная записка председателя Брянской губчека А.Н. Медведева в ЦК РКП(б) от 19 декабря 1919 г. и показания главы Тульской губчека Прокудина от 15 марта 1919 г.[ 22 ]
Такое положение считалось чекистами вполне логичным. Сын дьякона Фёдор Богословский, убежавший сразу после окончания гимназии в 1917 г. из дома и работавший в 1920-м скромным завхозом в одном из отделов 5-й армии Восточного фронта, пояснял, уже будучи начальником Якутского облотдела ГПУ, что, под влиянием «ежедневного озлобления, испытываемого мною против белого террора, последствия коего я постоянно наблюдал во время работы на фронте», у него появилось «сильное желание, несмотря на совершенно другое воспитание в семье и школе, работать в органах ВЧК и именно расстреливать».
Пресловутый глава военной коллегии Верхсуда СССР В.В. Ульрих, в первой половине 20-х годов работник Особого отдела ВЧК и помощник начальника КРО ОГПУ, постоянно участвовал в казнях. В конце 1925 г. знаменитый английский разведчик Сидней Рейли был казнён прямо во время прогулки оперативниками КРО ОГПУ в присутствии К.Я. Дукиса.
Личное участие в казнях было в двадцатых и тридцатых годах также своеобразным посвящением в чекисты. Упоение «беспощадностью» запечатлелось в традиционной формулировке награждений 1920 – 1930-х годов – «за беспощадную борьбу с контрреволюцией». И действительно, многие сибирские расстрелы начала 1930-х гг. сопровождались привлечением к основным исполнителям (коменданту или дежурному коменданту) рядового оперативника. Было ли это личной инициативой полпреда Л. М. Заковского, столь хорошо знакомого со спецификой комендантской должности? Наверняка нет, ибо, например, в южной России в 1930 г. к казням «кулаков» привлекались даже партийные функционеры и трудно представить себе, чтобы рядовой оперсостав смог бы избежать участия в почётном труде по столь «массовидному» (как выражался Ленин) истреблению «врагов народа» в период коллективизации.
Например, начальник Барнаульского оперсектора ОГПУ И.А. Жабрев сознательно вязал свой аппарат кровавой порукой, одновременно воспитывая у следователей чувство безнаказанности: сами арестовали сотни крестьян по поддельным справкам о кулацком происхождении, сами пытали, сами и расстреляли. Все концы в воду.
Расстрел 327 осуждённых по заговору в «сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г. был осуществлён 37 сотрудниками оперсектора под руководством помощника Жабрева П.Ф. Аксёнова. Массовые казни остальных жертв этого «заговора» были осуществлены в большинстве подразделений полпредства, причём только в Омском оперсекторе основная нагрузка выпала на долю комендантского состава; в остальных оперсекторах, городских и районных отделах ОГПУ расстреливали в основном оперативные работники – как руководящие (начальник Томского оперсектора М.М. Подольский), так и рядовые. Отметим, что участвовавший в расстреле 327 «заговорщиков» барнаульский чекист М.А. Клеймёнов несколько месяцев спустя в знак протеста против беззаконий дезертировал из ОГПУ и перешёл на нелегальное положение.
Полагаю, обязательно следует учитывать исключительное и переломное для чекистской жизни значение расстрельной практики начала 1930-х гг., ибо после гражданской войны в период нэпа чекисты обычно не практиковали массовых убийств, хотя и были к ним готовы (подавление постоянных мятежей на Северном Кавказе, карательные кампании в Якутии 1927 – 1928 гг., истребление бандитов в Сибирском крае в 1925 – 1927 гг.). Для периода 1930 – 1933 гг. характерен стремительный рост численности органов ОГПУ, приход огромного количества совершенно неподготовленных кадров. Их, похоже, поголовно «крестили кровью».
C конца 1929 г. в Новосибирске, основных городах края (да и во многих рядовых райцентрах тоже) начинается длившийся до 1934 г. период постоянных массовых расстрелов (в 1935 – 1936 гг., накануне «Большого террора», из-за отсутствия местных внесудебных органов с правом вынесения приговоров с высшей мерой наказания, расстрелов было намного меньше). И чтобы комендатуры справлялись со своими палаческими функциями, в помощь к ним привлекали и начальников горрайотделов, и начинающих оперработников, а нередко и фельдъегерей, и милиционеров. Так шла охота за двумя зайцами – комендатуры получали техническую помощь, а чекисты заодно с милиционерами – специфическую закалку.
Акт о расстреле составлялся в достаточно свободной форме. Старший горсудья г. Бийска Прапорщиков изощрялся, в деталях, описывая способ казни во всех составленных им актах: так, над расстрелянным 27 марта 1933 г. «за хищение соц. собственности» Е.М. Чурилиным «приговор в 23 часа 25 минут приведён в исполнение посредством произведения четырёх выстрелов из нагана в область затылочной части головы…»; осуждённого по указу от 7 августа 1932 г. А.М. Киреева казнили 7 апреля 1933 г. «через посредство выстрела двух пуль из нагана в голову»; двух осуждённых по этому же указу казнили 15 августа 1933-го «через посредство выстрела из револьвера системы «Наган» в область задней части затылка». Обычно стреляли в голову два-три раза: опергруппа НКВД ТАССР, расстрелявшая за 26 августа, 21 и 26 сентября 1937 г. 38 осуждённых, отчиталась за расход 84 патронов к револьверу «наган».
Среди палачей, вероятно, находились и добровольцы, не относившиеся к оперсоставу. Так, в казнях 1933 – 1934 гг. постоянно участвовал начальник кирпичного завода при бийском изоляторе коммунист М.Ф. Трунов, в 1937-м работавший в штате Бийского горотдела НКВД. Зафиксировано в те же годы участие в расстреле и еще одного начальника бийского кирзавода – Павлова.[ 23 ] Руководящие работники местных чекистских органов тем более постоянно практиковались в казнях: так, начальник экономического отделения Барнаульского оперсектора ОГПУ Г.А. Линке 2 ноября 1932 г. участвовал в расстреле группы из 13 осуждённых.
Не только суровые мужчины исполняли приговоры. Красноречивую информацию о полной эмансипации судейского сословия даёт следующий акт о расстреле от 15 октября 1935 г.: «Я, судья города Барнаула Веселовская, в присутствии п/прокурора Савельева и п/нач. тюрьмы Дементьева… привела в исполнение приговор от 28 июля 1935 о расстреле Фролова Ивана Кондратьевича». Старшая нарсудья г. Кемерова Т. К. Калашникова вместе с двумя чекистами и и. о. горпрокурора 28 мая 1935 г. участвовала в расстреле двух уголовников, а 12 августа 1935 г. – одного.
Участие в расстрелах «врагов народа» считалось партийными властями одним из наивысших проявлений лояльности. В марте 1925 г. при проверке партдокументов работника Кубанского окротдела ОГПУ Воронцова, работавшего в ЧК с 1919-го и исключённого из РКП(б) по подозрению в хищении ценностей при обыске, партийная комиссия сделала следующий примечательный вывод: «Участвовал во многих расстрелах и женат на жене бывшего офицера, ныне убитого. Считать проверенным и вполне достойным службы в органах ВЧК-ГПУ».[ 24 ]
Способы расправ в гражданскую войну были разнообразны: главенствовал расстрел, но любили душить с помощью удавки (для бесшумности, или с целью экономии патронов, или из садистских соображений, чтобы наблюдать предсмертные судороги жертвы). Но также рубили шашками (особенно во время подавления крестьянских мятежей), топили, замораживали, сжигали, зарывали живыми в землю… Дикости гражданской войны во многом повторились позднее – в эпоху коллективизации и «Большого террора».
О том, как выглядели чекистские расстрельные подвалы в первые годы советской власти, яркое и достоверное описание оставил член Сибревкома В.Н. Соколов, в июне 1920 г. обследовавший работу Енисейской губчека, чьё руководство во главе с В.И. Вильдгрубе за несколько недель (с марта) расстреляло более 300 человек. В телеграмме, адресованной в Сиббюро ЦК РКП(б), он сообщал: «Расстреливали в подвалах на дворе. Говорят о пытках в этом подвале, но когда я его осматривал (он) оказался закрытым, и я подозреваю, что его подчистили. Кровь так и стоит огромными чёрными лужами, в землю не впитывается, только стены брызгают известью. Подлый запах… гора грязи и слизи, внизу какие-то испражнения. Трупы вывозят ночью пьяные мадьяры. Были случаи избиения перед смертью в подвале, наблюдаемые из окон сотрудниками чека».
В начале 1920-х в казнях участвовали нередко довольно большие группы чекистов во главе со своими начальниками. Дуревшие от спирта и крови расстрельщики не гнушались издеваться над обречёнными или даже уже мёртвыми людьми. Так, начальник оперпункта ОДТЧК станции Омск Ю. Я. Бубнов, присутствуя при расстреле пяти человек, 14 августа 1921 г. вместе с начальником Водного отдела Сибирской Окружной транспортной ЧК К. Лацем «допустил в пьяном виде хулиганские выходки, за что был арестован» – исполнители приговоров «издевались над трупами, стреляя в задние части тела».
Палачи цинично похвалялись своим умением убивать с первого выстрела. Агентурные материалы наблюдения за работниками новониколаевской тюрьмы (исправительно-трудового дома №1) свидетельствовали о том, что её начальник Иосиф Азарчик вместе с помощниками избивает арестованных, каждый день пьянствует и постоянно ездит в притоны к проституткам. Кучер Азарчика В. Борисовский в мае 1923 г. показал, что 30 апреля начальник тюрьмы вывел во двор связанного заключённого А. М. Никольского, приговорённого по ст. 60 и 66 УК РСФСР губсудом 23 марта к высшей мере наказания. Осуждённого «шпиона» посадили в коляску, куда забрались И.Е. Азарчик, его помощник Шереметинский и три надзирателя, после чего все уехали. «На другой день мне товарищ Азарчик говорил: «Вот вчера был интересный случай – расстреляли Никольского, не живучий, стерва, как ударил (его из нагана) в затылок, так не пикнул, а Шереметинский выстрелил уже в мёртвого». На мой вопрос, куда его дели, Азарчик ответил: «Бросили в Обь караулить воду».[ 26 ]
Таким образом, традиция убивать пулей в затылок с последующим контрольным выстрелом установилась достаточно рано, также как и «захоронение» где-нибудь в ближайшей реке.
Большого мастерства в ремесле палача достигали и обычные оперативники. Расследовавший убийство Павлика Морозова помощник уполномоченного Тавдинского райаппарата ОГПУ по Уралу Спиридон Карташов в 1982 г., будучи персональным пенсионером, дал интервью писателю и исследователю Юрию Дружникову. Этот чекист, не достигший каких-то заметных постов и уволенный из «органов» как эпилептик, вспоминал: «У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе. Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил. …Мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно. (…) Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю (туда) вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать – убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушёл».[ 28 ]
Нередко на счету видных чекистов-оперативников первых лет советской власти были многие десятки и сотни исполненных приговоров. Осенью 1921 г. начальник секретного отдела Новониколаевской губчека Карл Крумин так характеризовал работу начальника секретно-оперативного отдела и зампреда губчека Сергея Евреинова: «Тов. Евреинов лично принимал участие и проявлял максимум энергии в раскрытии нескольких белогвардейских организаций. Сам лично расстреливал участников в количестве нескольких сотен человек. (…) Кто думает бросить тень сомнения на таких революционеров, тот враг Революции».
Малограмотно, но ещё более эмоционально высказался, в свою очередь, о заслугах Карла Крумина сам Сергей Евреинов: «…Отправляя на тот свет десятки сволочи, безусловно, его место в рядах РКП!»
Сам Крумин похвалил себя в следующих выражениях: «В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. [...] Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека (о) расстрелянных белогвардейцах и (спросить) у уцелевших в лагере. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче-крестьянского правительства».
Следственные дела говорят, что в Новониколаевске в казнях весны и лета 1921-го обычно участвовал С.А. Евреинов, но иногда его подменял секретарь коллегии губчека И.Е. Богданов, бывший начальник Сибмилиции. Изувер Евреинов, перенесший в 1920-м, работая в Омской губчека, психическое расстройство, был большим педантом: непременно указывал дату расстрела с точностью до минуты, писал чётко, расписывался лихо, с росчерком…[ 29 ]
Место казней в провинциальных актах о расстрелах фиксировалось обычно приблизительно.
Подробности исполнения приговоров могли использоваться следователями для запугивания арестованных – так, особист Омского оперсектора ОГПУ М.А. Болотов в 1933 г. говорил одному из них: дескать, «поведут в подвал… при этом сотрудник, который меня поведёт, будет идти сзади и даст мне несколько выстрелов в затылок…» Арестованные в годы террора чекисты, отлично зная о способах расправы, иногда теряли самообладание: так, бывший начальник отдела УНКВД по Новосибирской области старый чекист П.Ф. Коломиец ночами часто будил своего сокамерника «и, указывая пальцем на левую сторону лба и затылок, жаловался, что он чувствует в этом месте боль, он даже чувствовал, где должна пройти пуля при расстреле».
Деформация личности палачей приводила к неудержимой потребности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме отставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929-м получил строгий партвыговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, привели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь».
Недаром в сентябре 1922 г. появился приказ ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие бывшие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении приговоров, «что расшифровывает методы нашей работы».
Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду». Но эта мера работала не очень эффективно – чекисты любили похвастать своей работой и в общении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доносах.
Например, заведующий снабжением механико-монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27-летний А.Н. Таран в июне 1933-го обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, заявляя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, расстреливал десятки белых, а 5-й Латышский батальон расстреливал по 500 человек…» Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938-м особист П.А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме из лагеря Сталину заверял вождя, что всегда был «беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист – оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И.И. Виер-Ульянов – уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов».[ 32 ]
Рядовой чекист С.М. Замарацкий в 1937-м упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920-х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белоруссии 1930-х, что говорит о его универсальности). В середине 20-х годов, когда численность работников карательного ведомства была наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заключенным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака Ф.А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И.С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расстрел заключённых, но был осуждён условно и благополучно продолжил карьеру в тюремном ведомстве. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер. [ 33 ]
Постановлением ВЦИК Сибирский край объявлялся неблагополучным по бандитизму в ноябре 1925 – январе 1926 г. и с 1 декабря 1926 по 1 марта 1927 г. Это означало, что власти края получали исключительные полномочия. Создавалась специальная двойка, состоявшая из особоуполномоченного полпредства ОГПУ по Сибкраю и крайпрокурора (либо его заместителя), которая заочно рассматривала дела на уголовников и большую их часть приговаривала к расстрелу. В первую кампанию было расстреляно около 500 чел., а с 17 декабря 1926 по 1 февраля 1927 г. чрезвычайная двойка на семи заседаниях рассмотрела 112 дел на 517 человек и большую часть осуждённых – 321 чел. – приговорила к расстрелу.[ 34 ] Массовые расстрелы уголовников вскоре «всплыли» в буквальном смысле, став достоянием гласности.
Органы ОГПУ оказались не готовы к захоронению большого количества трупов и проявили сомнительную самодеятельность. Расстреливая бандитов в конце 1925 г., чекисты Бийского окротдела ОГПУ из-за сильных морозов последнюю группу расстрелянных решили не хоронить, а обезглавили 8 трупов, после чего головы зарыли, а тела сбросили в р. Бия. Весной обезглавленные трупы всплыли, вызвав в округе самые невероятные слухи. Специальная комиссия полпредства ОГПУ наказала исполнителей административным арестом, но это ничуть не повлияло на методы «захоронения», практиковавшиеся год спустя, во вторую кампанию массовых казней уголовного элемента.
В июне 1927 г. пять сильно разложившихся трупов мужчин со связанными телефонным кабелем руками и пулевыми ранениями в голову либо сердце были выловлены из Оби в окрестностях Новосибирска, еще один – в окрестностях с. Молчаново Томского округа. Новосибирский окружной угрозыск, логично предположив, что милиция обнаружила «трупы расстрелянных органами ОГПУ на основании предоставленных им прав в отношении известной категории преступников», просил прокуратуру поднять вопрос о том, чтобы чекисты впредь зарывали казнённых в землю. Однако заместитель полпреда ОГПУ по Сибкраю Б.А. Бак 2 сентября 1927 г. направил Сибпрокуратуре циничную отписку: поскольку трупы уже захоронены как неопознанные и следствие провести невозможно, то неясно, кто расстреливал: ОГПУ или судебные органы... Хотя сам вид обнаруженных трупов довольно ясно указывал на почерк исполнителей.[ 35 ]
Практика небрежного отношения к процедуре захоронения характерна для всех двадцатых годов, поскольку надлежащее исполнение инструкций требовало конвойной команды, заблаговременного рытья могилы где-то в глуши, что было зимой не так просто. Поэтому в Новосибирске и в 1923-м, и во второй половине 20-х годов практиковалось сбрасывание трупов расстрелянных в Обь. Зимой осуждённых, не мудрствуя лукаво, казнили прямо в общественной теплушке для полоскания белья посреди Оби, после чего труп спускали в прорубь. Делалось это ночью, когда полоскать бельё в проруби никому из обывателей не пришло бы в голову. Потом в избушке прибирали – до следующего раза.
Обыденность такой практики подтверждал член Сибкрайсуда А.З. Суслов в информации о том, что труп расстрелянного 14 декабря 1926 г. в Новосибирске Ивана Голендухина «спущен под лёд реки Оби».[ 37 ] В Новосибирске в течение двадцатых и тридцатых годов местом тайных казней также была Берёзовая роща на окраине, где располагалось большое кладбище. Еще в 1934 г. его возможности для захоронения казнённых не были исчерпаны. Десятки тысяч расстрелянных в столице Сибири в 1937 – 1938 гг. вероятно нашли могилу в нескольких местах. Они секретны до сих пор. В других крупных городах такие массовые захоронения обнаружены: Бутово и Коммунарка в окрестностях Москвы, Левашовская пустошь под Петербургом, Быковня под Киевом, Куропаты под Минском...
Как ни тяжела была ситуация с продовольственным снабжением в городе, гораздо хуже обстояло дело на селе. Политика правительства по отношению к крестьянству заключалась в следующем: обеспечить сдачу сельскохозяйственной продукции любой ценой. От хода госзаготовок зависели снабжение рабочих продовольствием, промышленности – сырьем, выполнение экспортно-импортного плана. Система централизованного нормированного снабжения села была одним из рычагов, используемых правительством для обеспечения госзаготовок. Не случайно основная отгрузка товаров на село проходила в третьем–четвертом кварталах, что было связано с реализацией урожая. В отличие от города для села не были определены ни численность контингентов, ни душевые нормы снабжения. Это приводило к тому, что наиболее многочисленные области оказывались менее обеспеченными на душу населения.
Снабжение села должно было производиться в прямой зависимости от выполнения планов заготовок и носило характер отоваривания хлебосдачи, скотозаготовок и т.д. Для этого правительство бронировало специальные целевые фонды по отдельным видам заготовок, а также фонды для обеспечения добычи пушнины, разработок полезных ископаемых, путины, лесодобычи и лесосплава и др. В 1933 г. удельный вес фондов, бронируемых для заготовок, составил 40% всего сельского фонда планируемых промтоваров. Кроме того, государство осуществляло нормированное снабжение товарами и продовольствием в порядке товарооборота.
При отоваривании выдерживался социально-классовый принцип. Преимущественное право получения товаров предоставлялось колхозникам, затем единоличникам – контрактантам. Запрещалось отпускать дефицитные товары кулаку. Зажиточные хозяйства отоваривались только при полном выполнении задания по сдаче сельскохозяйственной продукции. При этом нормы обязательных поставок для единоличников были выше, чем для колхозников. Например, осенью 1933 г. на Урале единоличник должен был сдать государству 55 кг мяса с коровы, колхозник – 25–34 кг. Для кулацких хозяйств нормы обязательных поставок устанавливались в двойном размере.
Правительство определяло нормы отоваривания. Так, в 1930–1931 гг. для колхозников подлежало отовариванию 30–40% суммы, полученной ими за сдачу хлеба, мяса, шерсти, для единоличников – 25–30%. Отоваривание заготовок производилось как промышленными товарами, так и продовольствием. В 1930–1931 гг. за сданную тонну сырья колхознику полагалось 3–7 ц. хлеба, единоличнику – 2–5 ц. Тогда же за сданный пуд хлеба крестьянин мог получить промтоваров на 30–40 коп. Для сравнения: яловые сапоги стоили в 1931 г. по сельскому фонду 40 руб., значит, чтобы их купить, нужно было сдать 100 пудов хлеба. Сельская беднота снабжалась из специальных фондов, создаваемых путем отчислений от сверхплановых заготовок, децзаготовок, гарнца, а также раздачи части конфискуемого хлеба. За это от нее требовалось содействие в проведении заготовок. Беднейшие слои деревни наряду с советскими, партийными и кооперативными работниками были главной ударной силой красных боевых сотен, комиссий содействия и прочих формирований, участвовавших в осуществлении госзаготовок.
Следует сказать, что крестьянство сдавало государству продукцию по низким заготовительным ценам, снабжалось же товарами по высоким коммерческим ценам, которые были значительно выше цен нормированного распределения в городе. Это достигалось тем, что на товары для села существовали более высокие торговые накидки. В 1931 г. начисления на отпускные цены промышленности по селу в сравнении с городом были выше на 3–50%. Последовавшее затем весеннее повышение цен было неравным для города и села. Оно еще более обострило дисбаланс городских и сельских цен, который сохранялся на всем протяжении карточной системы. На сельские товары существовали также особые гужевые надбавки. Не случайно в литературе тех лет встречаются такие определения цены, как: «Цена есть выражение плана социалистического строительства», «Она – выражение воли организованного в государственную власть пролетариата». Таким образом, категории «стоимость», «цена» теряют свое политэкономическое содержание и приобретают доктринально-иллюзорный характер.
Кроме резкого дисбаланса закупочных цен и цен, по которым государство снабжало крестьян, существовал огромный разрыв между заготовительными и рыночными ценами. Государство «брало» хлеб по 80 коп. за пуд, т.е. около 5 коп. за кг, в это же время на рынке он стоил от 1 до 6 руб. Весной же 1930 г. его цена за пуд повысилась до 8–12 руб., 15–17 руб. Директивные хлебозаготовительные цены на 1931 г. составили 5–12 руб. за центнер, или 5–12 коп. за кг. При незначительном повышении государственных закупочных цен цены рынка росли с молниеносной быстротой, особенно в наиболее голодные 1932 и 1933 годы. Осенью 1930 г. на рынках Средней Волги пуд хлеба стоил 18–20 руб., летом 1932 г. в Удмуртии его цена возросла до 70–80 руб. В 1933 г. в Москве 1 кг муки стоил 17 руб. Низкие заготовительные цены, невысокие нормы отоваривания и высокие коммерческие цены на товары, которые крестьяне получали за сданную продукцию, подрывали стимулы к сельскому труду, были причиной растущего социального напряжения и срывов государственных заготовок.
У крестьян оставались, однако, и другое источники доходов. Так, отоваривайте подлежали сверхплановые закупки. Заготовительные цены при этом были выше на 20–25%, нормы отоваривания достигали 50% стоимости сданной продукции. Другим источником доходов для крестьянства были децентрализованные заготовки. Их имели право проводить в глубинке потребкооперация, магазины, ОРСы, предприятия, столовые. Они осуществлялись по наиболее высоким конвенционным ценам. Предметом децзаготовок были в основном овощи и мясо. Однако переоценивать значение доходов от децзаготовок не стоит. Организации, обладающие правом проводить их, вместо того, чтобы ехать в глубинку, зачастую предпочитали совершать налеты на базары или перекупать продукты друг у друга. Но главным источником существования крестьянства были свое подсобное хозяйство и торговля на колхозном рынке, развитие которого государство вынуждено было стимулировать в 1932–1934 гг.
Огромный разрыв между закупочными ценами и ценами рынка, а также ценами централизованного снабжения был не единственным фактором, осложнявшим заготовки и вызывавшим недовольство крестьянства. Главный бич сельского снабжения – дефицит товаров приводил к тому, что нормы отоваривания не соблюдались. Вместо реальных товаров крестьянин чаще всего получал обязательства, квитанции, подтверждавшие сдачу продукции и подлежавшие отовариванию в неопределенном будущем, а то и вовсе облигации крестьянского займа. Хроническими явлениями были срывы поставок, недогрузы, разбазаривание сельских фондов и их перекачка в город вследствие несвоевременного выкупа товаров сельской торговой сетью из-за нехватки средств. С мест шля поток жалоб на отсутствие товаров для снабжения сдатчиков сельскохозяйственной продукции. Показательна в этом отношении встреча Красного Обоза в Ташкенте. Сдатчики дехкане с зерном прибыли из Казахстана. Им был обещан прием, дефицитные товары. Вместо этого – отсутствие пищи, товаров, недовольство и возвращение с хлебом назад не солоно хлебавши. Очевидно, что социальный результат от этой кампании по смычке города и деревни оказался обратным.
Вся система снабжения на селе приводила к тому, что в сельпо к моменту реализации большая часть товаров оказывалась прикрепленной к определенным группам потребителей – сдатчиков сельскохозяйственной продукции. В условиях дефицита, ненасыщенности рынка товарами, хронического невыполнения планов сельского розничного товарооборота снабжение сельского населения представляло механическую засылку товаров и практику принудительного ассортимента. Даже тогда, когда объемы поставок на село худо-бедно соответствовали плановым, ассортимент не отвечал сельскому спросу.
Реальные душевые нормы сельского снабжения были существенно ниже городских. В среднем по СССР в 1931–1933 гг. централизованное городское снабжение продовольствием превосходило сельское: по муке – в 12–18 раз, крупе -13–28, рыбе – 10–14, сахару -8–12, винно-водочным изделиям – в 2,5–3, чаю – в 1,5 раза. Мясо и животное масло распределялось на село только по целевому назначению.
Снабжение городского населения промышленными товарами в 19311935 гг. превосходило сельское: по швейным изделиям в – 3–6 раз, мылу – 3–10, кожаной обуви – 2,5–5, шерстяным тканям - 1,2–8, трикотажу и табачным изделиям в – 5–12 раз. Только по товарам преимущественного сельского спроса сельское снабжение не уступало городскому. Дисбаланс городского и сельского снабжения в районах, где располагались индустриальные объекты, был еще более значительным. При низких объемах сельского товарооборота правительство стремилось извлекать денежные накопления из деревни другими способами – самообложением, займами, жестким взиманием платежей, коммерческими ценами и пр.
Поскольку ни цены, ни система отоваривания не стимулировали сельскохозяйственные заготовки, главным методом их проведения был административный нажим вплоть до судебных санкций и репрессий. Не случайно подготовка и проведение заготовительной кампании носили характер военной мобилизации и для прессы были характерны заголовки типа «На фронте хлебозаготовок», «Боевые задачи уборки урожая» и пр. Для проведения заготовок создавались комиссии содействия, красные боевые» сотни, заградительные отряды, хлебные тройки и пр. bookmark18 Для этих же целей был создан институт сельуполномоченных по хлебозаготовкам при сельсоветах, организованы специальные курсы оперативников. В порядке партийной мобилизации на заготовки направлялись рабочие с промышленных предприятий, ответственные работники наркоматов, областных и краевых организаций. В ходе заготовок широко применялись репрессивные меры. Летом – осенью возрастал поток жалоб, направляемых в государственные и партийные органы. В них сообщались многочисленные факты произвола, допускаемого в период государственной заготовительной кампании. Процветал принцип: пусть кулак купит, но сдаст. Репрессивные меры распространялись не только на тех, кого считали кулаками. Устам?! одного из уполномоченных по заготовкам был сформулирован основополагающий принцип: «Покалечим середняка, а план выполним».
Как уже говорилось, государство практически не снабжало крестьянство ни продовольствием, ни промышленными товарами. Очевидно, власти считали, что крестьянин, близкий к земле, обеспечит себя сам всем необходимым при любых обстоятельствах. На деле государство уничтожало возможность для крестьян прокормить себя и свою семью. Наращивая заготовки, государство зачастую выгребало у крестьянина все. На одном из хлебных совещаний в Наркомате снабжения представитель Башкирии говорил: «В прошлом за август месяц было заготовлено всего 1 млн. пудов. В настоящее время мы имеем на 1 сентября 2 млн. 600 тыс. пудов, то есть более чем в 2,5 раза против прошлого года. Но это не значит, что хлебозаготовки идут хорошо, т.к. плановое задание на август с.г. выполнено только на 29%». Не удивительно, что весной 1932 г. из Башкирского обкома пришла телеграмма следующего содержания: хлеб забран авансом при уборочной и осенней посевной кампании, при распределении же ничего не получили. В колхозах отсутствует продовольственный хлеб, крестьяне нищенствуют и пухнут с голода.
Из разных мест приходили материалы о преувеличенных планах заготовок. Планы были настолько завышены, что местное руководство зачастую боялось вынести их на обсуждение колхозников. В 1930 г. нормы сдачи молока составили 70–85% от удоя. В письме из Бурятии говорилось, что установленные нормы удоя приведут к полному изъятию товарного молока в колхозах и фермах. Как в этой связи не вспомнить с горькой усмешкой слова из одного выступления на III пленуме Московского обкома. Вот они: «Конечно, мы рады, что колхозники пьют молоко. Но мы хотим, чтобы они пили его вместе с рабочим классом, а не отдельно от него».
При такой политике заготовок, снабжения и цен было чрезвычайно трудно объяснить крестьянину, зачем ему растить хлеб, скот. В августе 1929 г. рабочий Богомолов Н. Д., посланный в Центральную Черноземную область в качестве члена бригады по хлебозаготовкам, написал Сталину письмо. Главный вопрос в нем: что говорить, как объяснить крестьянину политику партии и государства? Он писал, что последняя заготовительная кампания оставила крестьянину по 30 фунтов хлеба на едока в месяц. У большинства крестьян не хватило хлеба до нового урожая. Пришлось продавать скотину, покупать хлеб на рынке. Большая часть крестьян имеет только одну корову на семейство, многие вообще без коров. Свиней нет и не заводят. Тех, кто держит две лошади или два вола на семейство из 13–14 человек, считают кулаком. У такого хозяина «берут все под метлу». А урожай? Рожь погибла на 60, пшеница на 100%. «Теперь в кооперативе что имеется», – писал Богомолов. – Соли нет хорошей. Немолотая, комьями, только для скота. Мыла простого нет больше месяца, подметок, необходимого товара для крестьянина нет. Имеется только 3 носовых платка и 10 пар валенных серых сапог, да половина полки вина. Вот – деревенский кооператив». Крестьяне жалуются: «Хлеб берете, а нет ничего: ни мануфактуры, ни обуви. Босые ходим». Готовы за сапоги отдать 8 пудов хлеба. Просят перевести на жалованье, как в городе. Рядом – совхоз, 800 рабочих». Кормят их там кандером, непроделанным пшеном с водой, и дают 1 фунт хлеба». На глазах Богомолова уволилось 300 рабочих из-за плохой пищи, а время-то: обмолот, уборка. Нет ни жилищ, ни бани. Совхоз находится в ведении областного треста, у которого есть овцы и свиньи, но тот бережет их на бекон. В заключение Богомолов написал: «Крестьяне не верят словам, как объяснить им все это?".
Не удивительно, что при такой системе высоких заготовок и плохого снабжения планы срывались, а крестьяне сопротивлялись. На одном из совещаний в Наркомате снабжения сообщалось, что председатели колхозов выезжают ночью, собирают колхозников и говорят: «Старайтесь как-нибудь хлеб спрятать, сплавить, превращайте зерно в муку, ее государство не принимает». Не единичными были случаи, когда у самих сельских руководителей находили спрятанный и зарытый в ямы хлеб.
В условиях, когда государство не гарантировало нормального снабжения, крестьянину было выгоднее отдать деньги в счет заготовок, а не выращенную продукцию. В одной из докладных записок о развитии торговли в Западной области описан такой факт. В Смоленске на базарах группа лиц собирала с крестьян деньги вместо причитающегося с них к сдаче мяса. Это были значительные суммы, так как их хватало на то, чтобы закупить скот на рынке, сдать его в Заготскот при коллективных списках и остаться при этом с крупными барышами.
При таком положении, когда крестьянин после сдачи продукции государству с трудом мог дотянуть до следующего урожая, а система централизованного снабжения обеспечивала его лишь частично, да и то с перебоями, голод был постоянным спутником деревенской жизни. Материалы Наркомснаба позволяют проследить географию голода, его нарастание, вылившееся в трагедию 1932–1933 гг. Проводники этой политики на местах вполне осознавали, что она ведет к массовой гибели людей, и предупреждали об этом в телеграммах, рапортах, донесениях. Однако политика заготовок, цен, снабжения, будучи элементом, подчиненным общему экономическому курсу, не могла быть изменена в отрыве от него. Сельское население стало главным заложником индустриализации.
В декабре 1929 г. в телеграмме из Алма-Аты перечисляются районы Казахстана, пораженные голодом, который охватил бедняцкие и частично середняцкие хозяйства. Раньше они снабжались из соседних хлебопроизводящих районов, но в результате политики, приведшей к установлению государственной продовольственной диктатуры и снижению внутрикрестьянского товарооборота, наступил голод. Тогда же поступили сведения о недороде и голоде на Средней Волге. Все материалы содержат тревожные сведения о массовом убое скота.
В конце 1929 г. председатель Самарского крайисполкома получил письмо жителей пос. Ленинградский. В нем говорилось, что в ходе госзаготовок весь хлеб был вывезен, люди пухнут от голода, «молят не дать помереть». Приложенная копия результатов медицинского обследования свидетельствует, что из 33 человек только 2 находились в удовлетворительном состоянии.
Весной и летом 1930 г. шли телеграммы и записки на имя Ягоды, сообщавшие о голоде в различных концах СССР. Вот их содержание. В сибирских деревнях в большинстве колхозов запасы были израсходованы, царил голод, и на этой почве – самоубийства, рост заболеваний, уход крестьян на заработки в город. Одно из собраний приняло резолюцию – крик души: «Верните кулаков. Они нас накормят». В Казахстане разразился массовый голод, население питалось суррогатами и мелкими животными, происходил рост политических выступлений и переселение крестьян на Украину. В агитации против госзаготовок был отмечен новый момент: выступали не против снабжения рабочих, а против «бюрократов, взяточников и прочей нечисти, сидящей в советских учреждениях». Крестьяне просили забрать весь хлеб и посадить их на такой же паек, как в городе. Катастрофическое положение с продовольствием было также в Черноморском округе, где росло число забастовок, в которых участвовали и рабочие, и крестьяне. По сообщению секретаря крайкома Хатаевича, в то же время проходили голодные массовки в большинстве районов Средней Волги. Тогда же поступали сведения о тяжелом положении в колхозах и селах Украины. Даже снабжение городов на Украине было на грани срыва. В такой ситуации местные власти приняли «радикальное» решение – не брать единственную корову в счет заготовок. Однако Микоян возражал: нужно брать и единственную корову, если она нестельная. Но как показывало обследование боен, брали и стельных коров, и молодняк.
В трудном положении находились не только колхозы. Столь же тяжелым, несмотря на централизованное снабжение, было положение работающих в совхозах. Снабжение совхозов имело целевой характер. Оно велось с учетом их хозяйственной значимости через ОРСы и ЗРК. Преимущества в снабжении имели хлопковые и зерновые совхозы. Для работников совхозов устанавливались твердые нормы снабжения по хлебу, крупе, сахару, махорке, чаю. Мясом и рыбой снабжался только особый ограниченный контингент. По снабжению промышленными товарами работники совхозов приравнивались к рабочим предприятий второго списка. Нормы снабжения совхозов от года к году снижались, на практике они редко выполнялись, ассортимент снабжения ухудшался. Поток жалоб и тревожных телеграмм свидетельствует о несоблюдении норм снабжения, массовом уходе рабочих по причине отсутствия продовольствия.
Страдали не только колхозники и рабочие советских хозяйств. Совсем плохим стало положение «просвещенцев села» – сельских учителей и врачей. До 1931 г. специальных постановлений о снабжении учителей и врачей не было. Местные власти сами устанавливали нормы снабжения. В первых постановлениях, которые появились по этому вопросу, указывалось, что сельская интеллигенция, работающая при колхозах и совхозах, должна была снабжаться из их ресурсов не ниже норм рабочих второго списка. В местностях, где не было колхозов, для сельской интеллигенции устанавливалось централизованное снабжение хлебом, крупой, сахаром по нормам рабочих третьего списка. Промтоварное снабжение предполагалось по нормам промышленных рабочих данной местности.
Однако в большинстве случаев постановления не выполнялись. По сообщениям ЦК профсоюза работников просвещения, наблюдался массовый уход учителей с работы. Плохое питание приводило к голодным обморокам во время уроков, нищенству. Колхозы, сами бедствуя, отказывались снабжать интеллигенцию. «В лучшем случае там, где местная колхозная общественность и сельсовет внимательно относятся к нуждам школы и учителя», – говорилось в этих сообщениях, – колхозы в каждом отдельном случае по просьбе учителя кое-что ему уступают из своей продукции». Те, кто «сидел» на государственном пайке, также страдали. Установленный ассортимент снабжения не выполнялся. В течение длительного срока люди не получали полного пайка. Поступали только хлеб и сахар. Да и сами распределители располагались далеко: чтобы получить продукты, порой нужно было преодолеть 3–4 км. Положение усугублялось высокой задолженностью государства по выплате зарплаты учителям и врачам. К числу вопиющих фактов, о которых также говорилось в сообщениях ЦК профсоюза работников просвещения, относились склонение представителями местной администрации учителей к сожительству за продукты, заявления подобного рода: «Если кто из учителей подохнет, революция не пострадает».
В условиях голода 1932–1933 гг. правительство пыталось решить вопрос о снабжении сельской интеллигенции. В январе 1933 г. появилось постановление о 2-процентном начислении на обязательные хлебные поставки для создания фонда снабжения сельской интеллигенции. Однако не были решены вопросы о снабжении другими продуктами. Местные власти, пытаясь решить этот вопрос, устанавливали дополнительные планы сдачи мяса, молока сверх обязательных поставок. Это в свою очередь вызывало недовольство колхозов.
Весной 1934 г. появился ряд постановлений, по которым устанавливалось централизованное снабжение сельской интеллигенции по сахару и чаю. Остальные продукты должны были выделяться из местных фондов, формировавшихся за счет децентрализованных, сверхплановых заготовок, гарнцевого сбора. Правительство предлагало интеллигенции самим решать задачу собственного снабжения: заниматься огородничеством, создавать собственную продовольственную базу при школах. Парадоксально, но плохое снабжение не мешало накладывать на сельскую интеллигенцию обязательства по сдаче государству мяса и молока. Закон освобождал от нее тех, кто не имел земельного надела или имел участок до 1 га. На деле было множество нарушений, о чем свидетельствуют жалобы учителей.
Причинами голода на селе были не только высокие объемы государственных заготовок, плохая система снабжения, падение стимулов к труду. Многие причины трагедии следует искать в методах осуществления сплошной коллективизации, которые вели к разорению налаженного хозяйства. Так, основной причиной постоянных трудностей в мясозаготовках и мясоснабжении в период карточной системы были последствия массового убоя скота, предпринятого крестьянством в ответ на насильственное обобществление. Сведения об убое скота и предостережения о голодных последствиях этих действий поступали из разных районов страны. Так, в октябре 1929 года на Нижней Волге объем заготовок составил 376% по сравнению с 1928 г. Причиной, объясняющей такие высокие показатели, был массовый забой скота. Предложение мяса оказалось таким большим, что цены на скот на рынке упали в 6–8 раз. Лошадь стоила от 20 до 60 руб. вместо 140 -180 руб. весной. Крестьяне специально «загоняли» лошадей, чтобы получить страховые за падшую лошадь. Это было выгоднее, чем ее продавать.
Следствия спровоцированного истребления скота описаны в письме С. И. Сырцева, посланного на мясозаготовки в Центрально-Черноземную область. По сравнению с 1928 г., сообщал он, летом 1930 года поголовье крупного рогатого скота снизилось на 32%, свиней – на 72, овец – на 50%. «Заготовки идут», – отмечал Сырцев, – за счет сокращения основной части стада с подрывом возможности восстановления его в ближайшее время… 80 -90% заготовок должны идти за счет однокоровников. Фактически они превращаются в изъятие последней коровы, что встретит решительное сопротивление крестьян и новый поток выбрасывания на рынок рабочего скота, молодняка. Надо ясно себе представить, что дело будет идти в порядке реквизиционных методов заготовок с участием милиции».
Вследствие резкого сокращения поголовья заготовки в первой половине 30-х гг. шли с большими трудностями, часто за счет рабочего, молочного, племенного скота, а также молодняка. В период карточной системы правительству приходилось уменьшать норму мяса и количество мясных дней в неделю, в том числе и для индустриальных рабочих. Мясозаготовки и мясоснабжение стали постоянной «головной болью» правительства. По этим вопросам принимались постановления, шли специальные заседания Политбюро, работали «мясные» комиссии и пр.
Мясозаготовки, проводимые с огромным напряжением сил, были зачастую напрасными. Так, некто Апыхтин, мобилизованный в Казахстан для забоя скота в августе 1930 г., писал А. Микояну: «Нет бойни, нет бойцов, нет ветврачей. 60% стада заражено. Высокий ежедневный падеж скота». Для выполнения задания сам «мобилизовал дехкан – казаков» и организовал 7 примитивных боен. Что в итоге? Из-за грязной разделки, высокой плотности погрузки в мясо прибыло в Москву испорченным. Таким образом, забирая продукцию у крестьянина, государство зачастую не могло сохранять ее, несло большие потери при транспортировке и хранении.
Политика заготовок, снабжения и цен на селе неизбежно вела к трагедии – массовому голоду. Порой власти еще более обостряли положение. Осенью 1932 г. Совет народных комиссаров Украины выступил с проектом постановления, по которому в колхозах, не выполнивших свои обязательства по сдаче хлеба, несданную часть хлеба следовало заменять сдачей скота сверх обязательств по мясозаготовкам. При этом использовалось как обобществленное стадо, так и индивидуальный скот. В специальной инструкции приводились нормы для такой замены: иуд мяса «покрывал» 4–5 пудов хлеба. Учитывая объемы заготовок, следует признать, что такой порядок вел к практически полному изъятию хлеба и мяса в колхозах.
Почти одновременно, 8 ноября 1932 г., появилось постановление, которое предписывало прекратить отгрузку всех товаров сельского фонда на украинские базы, а также отпуск их с баз для реализации на селе во всех областях Украины. Осуществлялись только снабжение городов, пограничных районов и целевые поставки. Под угрозой суда продажа хлеба колхозам была запрещена. Не удивительно, что уже зимой 1932/33 г. на Украине разразился массовый голод.
Масштабы голода 1932–1933 гг. в основных сельскохозяйственных районах СССР были огромны. Попробуем их оценить. Как уже было сказано ранее, для 1933 г. был характерен отрицательный естественный прирост населения. По данным ЦУНХУ число умерших на селе в 1933 г. превысило число родившихся на 940,6 тыс. человек. Это составило более 70% в общей естественной убыли населения по СССР.
Убыль сельского населения по сравнению с городским была больше, к тому же она распределялась крайне неравномерно. По РСФСР высокой убылью населения отличались Нижняя Волга и Северный Кавказ. Большая убыль населения являлась прямым следствием голода в этих регионах. Пик смертности пришелся на июль 1933 г. Именно эти территории внесли основной вклад в общую убыль населения по Европейской части РСФСР. На долю Северного Кавказа приходится при этом более 50%. Общая убыль населения в 1933 г. была характерна также для Черноземного Центра России, Урала и Средней Волги.
Однако в общей картине убыли населения по СССР трагическое первенство держит Украина. Естественная убыль сельского населения составила здесь 1 млн. 342,4 тыс. человек. Это более 90% общей убыли населения Украины. Наибольший коэффициент смертности и отрицательного прироста сельского населения был характерен для Харьковской, Киевской и Винницкой областей, наименьший – для Донецкой и Черниговской. Кривая смертности на селе круто росла с 22 человек на тысячу в январе до 183 в июне. Резкое снижение смертности произошло только в августе после получения урожая. Украина огромной потерей сельского населения внесла основной вклад в убыль населения по СССР – более 70%.
Не стоит забывать, что естественный прирост населения, о котором шла речь, представляет разность между числом родившихся и умерших. Абсолютные показатели смертности сельского населения еще более внушительны: Северокавказский край. Родилось 138 861 чел. Умерло 416664. В 3 раза больше. На долю села приходится 75,5% умерших:
Украина. Родилось 449877 чел. Умерло 1908907 чел. В 4 раза больше. На село приходится 88% умерших.
РСФСР. Родилось 2723233 чел. Умерло 2938441 чел. Из них 73% составляет сельское население.
СССР. Родилось 3415450 чел. Умерло 4999226 чел. Пять миллионов! Доля сельского населения в умерших 78%.
Это – отчетные данные местных управлений народнохозяйственного учета. По подсчетам же ЦУНХУ, доначисленным в соответствии с недостающим процентом охвата населения, общее число смертей, попадавших в общегражданскую регистрацию, составило в 1933 г. около 5,7 млн. чел.
Но и эти сведения неполны. В докладной записке начальнику ЦУНХУ И. А. Кравалю, составленной отделом населения и здравоохранения, проводится анализ данных о естественном движении населения в период между переписями 1926 и 1937 г. В ней говорится, что, по переписи 1926 г., в СССР насчитывалось 147 млн. чел., по переписи 1937 г. – 162 млн. Таким образом, естественный прирост населения за этот период составил 15 млн. чел. По данным же регистрации рождений и смертей за тот же период, он был равен 21,3 млн. чел., то есть на 6,3 млн. больше. Чем были вызваны эти расхождения?
По мнению специальных проверок, выездных бригад и самих руководителей ЦУНХУ, основные неточности статистики в 30-е годы шли по линии недоучета смертей. Человеческие жертвы были больше. В той же докладной записке недоучет смертей, попадавших в общегражданскую регистрацию, оценивается для периода 1926–1937 гг. в 1–1,5 млн. чел. Максимум из этого приходится на 1933 г. – 1 млн. чел. Специальные обследования с выездами на места показали, что основной недоучет смертей в г. падал на Украину, Северный Кавказ, Нижнюю Волгу. Черноземный Центр, т.е. на районы, охваченные голодом. В условиях массового голода столь большой недоучет понятен. Но даже при неполном учете книг для регистрации смертей не хватало.
Итак, главные неточности в подсчетах ЦУНХУ были вызваны недоучетом убыли населения. И для 1933 г. он максимален – 1 млн. чел. С учетом этой поправки общее число смертей, попадавших в общегражданскую регистрацию, составило в 1933 г. не 5,7, а 6,7 млн. чел. Кроме того, если бы существовали действительные сведения о приросте по Азиатской части СССР, то размеры потерь оказались бы больше. По данным статистики, Киргизия, Казахстан, Кара-Калпакия в 1932 г. имели чрезвычайно тяжелую картину естественного движения населения, в то время как для 1933 г. они дали положительный прирост. Это результат экстраполяции на них показателей прироста более благополучных территорий.
Сколько же среди этих 6,7 миллиона, умерших в 1933 г., жертв голода? Сравним показатели смертности различных лет по РСФСР и Украине – республикам, в большей степени испытавшим тяготы голода. По отчетным данным, в 1931 г. в этих республиках умерло 2453511 чел., в 1933 – 4847348 чел., а в 1934 – 2446059 чел.Таким образом, в 1933 г., по отчетным данным, общее число умерших в РСФСР и УССР было примерно на 2,5 млн. чел. выше, чем в более благополучные предшествующий и последующий годы. Это примерно половина общего числа умерших в 1933 г. Если же соотнести потери со среднегодовой численностью населения этих республик, то получится, что в 1931 г. уходил из жизни 1 человек из 58, в г. – 1 из 54, а в 1933 г. – 1 из 30. Проведенные сравнения показывают, что в 1933 г. на Украине и в РСФСР смертность была почти в 2 раза выше. Исходя из этих приблизительных расчетов, можно отнести на долю жертв голода 1933 г. около половины из 6,7 млн., составляющих общие потери населения, то есть более 3 млн. человек. Из них более 2 млн. человек приходится на село.
Официальная статистика не только скрывала эти сведения, но и вообще старалась избегать слова «голод». «Недоучетом смертей» была названа величайшая трагедия XX века. Только в первой половине 1934 г. тенденция естественного прироста населения начала медленно набирать силу.
Архивные материалы Наркомснаба не содержат прямых данных о голоде 1933 г. Однако есть материалы, которые косвенно свидетельствуют об этой трагедии: копии постановлений СНК о выдаче продовольственной и семенной помощи колхозам и совхозам, а также выделение дополнительных фондов для рабочего снабжения. Помощь выделялась в виде ссуд, главным образом семенных, подлежащих возвращению в конце лета – осенью того же года. В некоторых случаях допускалось сокращение обязательных поставок молока и мяса, а также разрешалось использовать часть поступлений по обязательным поставкам на местные нужды.
Другие материалы свидетельствуют о стремительном росте летом 1933 г. детской беспризорности в Казахстане, Кара-Калпакии, на Северном Кавказе, Украине. Дети ехали «всеми путями и видами передвижения» в города, попадая там в бараки. Только в Харькове число беспризорников возросло летом 1933 г. на 20 тыс. чел. Высока была детская смертность. Власти принимали чрезвычайные меры: выделяли дополнительную продовольственную помощь, собирали средства у населения, но при этом также пытались задержать приток детей в города.
Другой спутник голода – эпидемии. С 1932 до конца 1933 г. наблюдался рост заболеваний, приведший к страшной эпидемии сыпного и брюшного тифа на Украине и Восточной Сибири.
Распределение в период карточной системы отразило истинный характер социальной политики государства. Это и чрезмерное «выпячивание» заботы о рабочем классе, хотя фактически правительство не справлялось с его снабжением. Это и «убийственная» политика по отношению к крестьянству, которое понесло основные жертвы в результате выбранного социально-экономического и политического курса. Сталинская политика цен, заготовок и снабжения неизбежно вела к голоду и миллионам погибших. Не случайно в разных регионах крестьяне просят одного и того же: забрать все и «посадить» их на твердый паек, как в городе.
На июльском пленуме 1928 г. Сталин говорил: «Крестьянство платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это, во-первых, и более или менее не дополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это во-вторых. Это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии, обслуживающей всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде «дани», нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно чтобы сохранить темп индустриализации». Вождь, как всегда, лукавил»: сталинская политика конца 20-х – первой половины 30-х гг. обошлась крестьянству гораздо дороже. Крестьянство выплатило сверхналог сполна.
Свёртывание НЭПа, индустриализация и коллективизация, складывание культа личности неизбежно влияли не только на жизнь, но и на внешний вид советских граждан. допустимо было выделяться и заявлять о своём «освобождении» экстравагантным внешним видом. Но в 1930-е годы тенденция меняется: гражданин должен быть добропорядочным, работящим и спортивным. Как это повлияло на фасоны одежды и чем советские 1930-е отметились в истории мировой моды?
Работницы фабрики офсетной печати. Ленинград, 1934 год.
Определяющим фактором во внешнем виде всё же стал не тоталитаризм. Гораздо больше на моду повлиял дефицит тканей и готовой одежды. Недостаток разнообразных и качественных материалов ощущался уже во время НЭПа, а к началу 1930-х он вышел на пик. Упор в развитии экономики советские власти сделали на тяжёлую промышленность. Текстильные фабрики тоже активно работали и перевыполняли планы, но их производственного объёма катастрофически не хватало огромную страну.
В городах женщины носят ситцевые платья и юбки по колено и в пол. Вернулись приталенные силуэты, а стремление подражать мужчинам ушло вместе с революционными двадцатыми. Сохранились только пиджаки будто с «мужского плеча», но всё равно чуть приталенные. Женщины создают образ «благоразумных», «трудолюбивых» домохозяек и работниц.
Коммуна Смычка. Фото 1929 года.
Популярные узоры: горошек, цветочек, полоски, геометрические фигуры. Символом женской моды 1930-х можно назвать платье из крепдешина (разновидность шёлка) в мелкий цветочек. Одежду теперь не стеснялись украшать рюшами, воланами, а со второй половины десятилетия актуальной стала плиссировка. Многие продолжали шить самостоятельно. С обувью было сложнее: достать кожу получалось редко. Женщины носили туфли из прюнели (разновидность шерстяной ткани). Особой роскошью считалось приобрести духи «Красная Москва».
В мужской одежде доминирует милитаризм, схожесть с военной формой. Даже далёкие от армии мужчины носят галифе и кирзовые сапоги или ботинки на шнуровке. Чуть позже актуальны будут укороченные брюки «гольф». Наверху: косоворотки, трикотажные футболки, вязаные свитера. Почти все носили кепки. В конце десятилетия у наиболее состоятельных появилась возможность шить на заказ костюмы из твида и шерстяные пальто. Такая одежда очень ценилась, носилась годами и даже десятилетиями, передавалась между родственниками.
Москва в 1935 году.
Хорошие шансы обновить гардероб новыми и качественными вещами были у стахановцев – ударных работников промышленных производств. Часто их награждали не только деньгами, но комплектами еды и одежды. В магнитогорской газете читаем:
« Алексей Тищенко… приехал с женой Зоей в Магнитогорск в 1933 г., и все их пожитки умещались в одном самодельном чемоданчике. К 1936 г. супруги обзавелись мебелью, в том числе тахтой и гардеробом, и одеждой, включая два пальто, несколько платьев, костюмы, обувь… Его премировали охотничьим ружьем, патефоном, деньгами и мотоциклом».
Колхоз 1930-х годов.
Внешний вид людей очень зависел от места жительства. Если в городах ещё изредка была возможность купить отрез ткани или даже готовое изделие, в колхозах с одеждой было гораздо хуже. Крестьяне годами носили одну и ту же простую самошитую одежду, зачастую обходясь всего одним комплектом. Самодельные лапти оставались очень распространённой обувью, дети преимущественно ходили босиком.
Колхозники не получали зарплату: они работали за трудодни. Трудодень оплачивался не деньгами, а продукцией (не каждый месяц, а по итогам года). Продавать продукцию было запрещено законом. В то же время ухитриться продать что-либо было равнозначно оставить семью без продуктов и обречь на голод.
Обед в колхозе. Фото 1930-х годов.
Пропаганда усиленно создавала образ счастливых дружных колхозов, где люди живут в достатке. Но дефицит одежды на селе был таким, что при раскулачивании «комсомольские активисты» часто забывали забрать средства производства для колхоза, но отбирали у хозяев одежду. Чтобы спасти её от грабежа, некоторые сворачивали хорошие вещи комками, оборачивали старыми тряпками, связывали в форме кукол и отдавали детям. Те играли с ними во время обысков, не привлекая лишнего внимания.
Впрочем, если в районе был магазин, большинству людей доступ туда всё равно был закрыт. Не из-за отсутствия денег, а по социальному статусу. Мог быть установлен запрет на продажу конкретного товара определённой группе населения. Например, с такими трудностями сталкивались даже работники сельсоветов. Один из них написал Калинину:
« Были в горт (городскую организацию розничной торговли. – Ред.) завезены хромовые сапоги по 40 руб. пара, я просил уступить мне одну пару, но нет, не дали, ведь они по 40 руб., это подходяще для партактива и что несмотря на то, что партактивисты имеют по паре, а некоторые и по 2 пары сапог, все же взяли себе ещё по паре, а мне, не имеющему никакой обуви, было отказано и предоставлено право брать ботинки на резиновом ходу за 45 руб.».
Агитационный платок с Лениным.
Тенденция размещать политическую агитацию не только на бумаге, но и на одежде появилась после Октябрьской революции. Но полную силу она набрала в начале 1930-х годов. Так создали агиттекстиль – ткань, обычно ситец, с узорами на политическую тематику. Чаще всего текстиль «украшали» портреты вождей, серпы и молоты, лозунги и аббревиатуры (например, «Пятилетку за 4 года»), сельскохозяйственная и военная техника. Из такой ткани предполагалось шить верхнюю одежду и бельё.
Пример узора агиттекстиля.
Агиттекстиль пользовался огромным спросом. Но причина не в его красоте, а в дефиците любых других тканей. Власти, кстати, не оценили агитационный порыв текстильщиков и даже усмотрели в нём «вульгаризацию» и издевательство над идеями индустриализации. В 1933 году в газете «Правда» опубликовали ехидный фельетон Григория Рыклина, высмеивающий символику и технику на тканях:
« Вот свеженький весело окрашенный ситчик… На нём нарисованы большие трактора и большие комбайны. Идёшь по улице, и твои формы плотно облегает этакий колхозный сельскохозяйственный мотивчик. Встретишь на улице одетого в такое платье – спереди трактор, сзади комбайн – сразу мобилизуешь себя на уборку и борьбу с потерями.
А вот неплохой ситец для нижнего белья. Тоже не беспредметная раскраска. Не какая-нибудь идеалистическая чушь. А целая картина – Турксиб. По желтоватому песку идет караван верблюдов. Вдали чернеется стадо баранов. А в центре несётся паровоз.
Как приятно спать в таких подштанниках. Ты спишь, а по тебе несётся паровоз. Перевернешься на другой бок – пасутся бараны. Ляжешь на живот, а сверху шествуют верблюды. Лежишь и даром времени не теряешь – знакомишься с окраинами, некогда порабощёнными царизмом. Такой научно-популярный сон».
Вскоре выпуск агиттекстиля довольно быстро свернули.
Пример узора агиттекстиля.
Большевики очень любили Иваново: это был революционный город с 59 фабриками и почти 30 тысячами рабочих. Уже в первую русскую революцию рабочие Иванова устроили огромную стачку с требованием 8-часового рабочего дня и достойных условий труда. До революции его иногда называли «русским Манчестером», а большевики легко переименовали в «красный». Революционную историю города активно использовали в пропаганде, иногда называя Иваново «третьей пролетарской столицей».
В 1929 году вокруг Иванова создали новый промышленный округ, куда включили Владимирскую, Костромскую, Ярославскую и Иваново-Вознесенскую губернии. Здесь жили 5 миллионов человек, почти все они работали в текстильной отрасли. Промышленный округ производил 49% хлопчатобумажных и 77% льняных тканей. Именно здесь, кстати, появился недопонятый агиттекстиль.
Пример узора агиттекстиля.
В эти годы в Москве открылось предприятие лёгкой промышленности, работающее и сейчас – швейная фабрика «Большевичка». Её основали в 1929 году и сначала предприятие насчитывало три цеха: брючный, пиджачный и по пошиву пальто. Здесь трудились всего 250 человек. В 1930-е годы открылся дополнительный цех кроя.
Предприятие специализировалось исключительно на мужской одежде и униформе. Например, здесь по государственному заказу пошили униформу для сотрудников метрополитена. Другие товары предприятия были доступны исключительно состоятельным гражданам, связанным с государственной властью. Костюмы «Большевички» носили дипломаты, госслужащие и партийные деятели.
Отдельного внимания заслуживают две фабрики: Мосбельё и Ленбельё. Их задачей было производство мужского и женского нижнего белья. Справлялись они с ней не слишком хорошо: изделия чаще всего были некрасивыми и не слишком удобными. Покупатели печально называли их «уродцами».
Москва в 1938 году.
Состоятельные члены номенклатуры предпочитали заказывать заграничное бельё или хотя бы шить его на заказ. Предприятия не справлялись с объёмами производства, необходимыми для всей страны. Даже после выступления Фурцевой, единственной женщины в Политбюро на тот момент, смело заявившей, что «каждая советская женщина имеет право на качественный бюстгальтер», ситуация с нижним бельём не улучшилась.
Во второй половине десятилетия восстановят работу ателье. Более состоятельные горожане снова будут заказывать одежду персонально. Такие костюмы стоили дороже, чем готовые изделия, зато отличались качеством, долговечностью и посадкой по фигуре. Особенно ценились мастера, умеющие шить нижнее бельё и обувь, так как эти товары были вдвойне дефицитными.
В таких ателье часто работали портнихи, учившиеся шить ещё до революции и чудом сохранившие запас хороших тканей и фурнитуры. Они перешивали старые платья или использовали кружево и фурнитуру от них в новых платьях. Иногда они принимали заказы по почте: им присылали мерки и даже отрезы тканей. Выбор фасона заказчицы доверяли мастеру.
Маленькие партии готовой хорошей одежды распространялись через универмаги. Такие были только в крупных городах, что дополнительно увеличивало разрыв в качестве жизни столичных, провинциальных и сельских жителей.
Личные вещи Иосифа Сталина
О «скромности» и непритязательности Иосифа Сталина обязательно упоминают все его поклонники. Гардероб вождя действительно не отличался богатством и разнообразием. Он состоял преимущественно из френчей, кителей и брюк с лампасами и без них.
В историческом путеводителе «Ближняя дача Сталина» упоминается двустворчатый ореховый платяной шкаф с большим зеркалом. Там хранились два кителя, несколько пар брюк на подтяжках, два серых френча с накладными карманами, плащ светло-серого цвета и пальто покроя «реглан», батистовые кальсоны, рубашки, две шляпы – серая и коричневая. Это интересный факт, потому что найти фото Сталина в шляпе весьма проблематично. Зимой он носил меховую шапку-ушанку.
Китель Иосифа Сталина.
Пальто Иосифа Сталина.
Партийная номенклатура не разделяла аскетизм Сталина. Большинство чиновников и партийцев шили одежду на заказ или даже заказывали из-за границы. Официально это не поощрялось: не следовало в период массового дефицита одежды «раздражать» граждан дорогими нарядами. Внешне многие подражали Сталину, нося военную форму без знаков отличия. Но по факту партийцы и их семьи одевались роскошно (по советским меркам). Например, супруга Сталина Надежда Аллилуева, сноха Каменева Галина Кравченко одевались в подведомственной мастерской на Кузнецком мосту, где одежду для них шили исключительно на заказ. У наркома НКВД Генриха Ягоды было 21 пальто и 22 костюма, большая часть иностранного пошива.
Парад на Тверской улице в Москве.
Знаменосцы отряда пловцов. Ленинград, 1930 год.
1930-е – время всеобщего интереса к физкультуре. Он не всегда был добровольным и часто инициировался местными партийными отделениями и профсоюзами по приказу сверху. Для каждой категории граждан в соответствии с полом и возрастом разработали нормы ГТО – список физических умений, которые требовалось выполнять на время или в определённом количестве. Сдача норм ГТО требовала регулярных тренировок, что и обусловило массовое распространение спортивного костюма.
На государственном уровне воспевались сильные спортивные фигуры и физическая выносливость, которые должны были помогать гражданам в труде. Идеалы внешнего вида советских граждан 1930-х можно оценить на полотнах Александра Дейнеки.
Физкультурница. Художник Александр Дейнека.
Вратарь. Художник Александр Дейнека.
Спортивную одежду шили преимущественно белого цвета. Она не отличалась разнообразием: мужчины и женщины носили почти одинаковые белые майки, шорты и тёмные трико. Ценилась функциональность, возможность двигаться без стеснения. В повседневной жизни женщины ещё не носили брюки, но находиться на стадионе в коротких шортах и даже купальниках считалось вполне уместным, даже красивым.
Любовь Орлова
Во второй половине десятилетия новый бум пережили модные журналы, и наряду с образом работницы и труженицы распространяется образ горожанки – модной, с множеством украшений, тонкими бровями, яркой помадой на губах и уложенными волнами волосами.
Так выглядели Эмма Цесарская, Валентина Серова, Людмила Целиковская, Нина Алисова, Любовь Орлова, Тамара Макарова, и Татьяна Окуневская. Большинству женщин, разумеется, такой наряд был недоступен, но им подражали по средствам: выщипывая брови и крася губы красной помадой. Актрисы же в свою очередь подражали западным кинозвёздам.
Валентина Серова
Нина Алисова
Тамара Макарова
В рассказе об эпохе тридцатых годов невозможно обойти тему репрессий. Мог ли внешний вид или какая-либо одежда стать причиной доноса? Источников, подтверждающих, чтобы когда-либо в обвинение вменялся внешний вид, нет. Но есть косвенные признаки того, что хорошая одежда становилась причиной обвинений в кулачестве.
Из записки начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Ефима Евдокимова Сталину о «перегибах» при коллективизации узнаём:
« Бригада, руководимая секретарем местной ячейки КП(б)У Бутенко, раздела дочь одного кулака и начала душить отца. У двух середняков имущество забиралось также без описи. Одного из них раздели, его же 12-ти летнюю дочь оставили в одной рубашке. У 17-ти летней дочери кулака бригадники, под руководством председателя КНС, сняли панталоны. Одного кулака выгнали босым на улицу, без шапки, в нижнем белье».
Праздник столичного студенчества.
Десятилетие 1930-х стало противоречивым в отношении моды. С одной стороны, дефицит тканей делал для большинства граждан хорошую одежду недоступной. Готовые изделия выпускали небольшими партиями, которые нужно было успеть купить. Шить на заказ было дорого и поэтому недоступно для большинства. Тяжелее всего было в колхозах, где годами носили один и тот же комплект самошитой одежды, а хорошая вещь могла стать поводом для обвинения в кулачестве.
С другой стороны, открывались новые предприятия лёгкой промышленности, а старые наращивали производственные обороты. Необходимость сдавать ГТО станет причиной моды на спортивную одежду. Со второй половины десятилетия ателье вернут популярность, а стремление выделяться и носить хорошую одежду станет массовым. Но возможность одеваться хорошо и разнообразно, к сожалению, была доступна только партийной номенклатуре и их семьям.
Повседневная жизнь народа нелегко поддается переменам. Обычаи, привычки, вкусы людей, их нравственные ориентиры нельзя изменить в одночасье по указанию сверху, на это требуются годы. В истории Советского Союза таким переходным периодом стали межвоенные десятилетия XX века – 1920-1930-е гг. В это время вместе жили и трудились люди разных эпох: поколение досоветского времени и молодежь, воспитанная уже в духе советских идеалов. Представители старшего поколения с трудом усваивали ценности советского общества, нелегко приспосабливались к новым условиям труда в колхозах и на промышленных предприятиях, тяжело переживали борьбу государства против религии.
Среди ежедневных забот зауральцев важное место занимал уход за сельскохозяйственными животными. В 1930-х гг. корова по-прежнему считалась кормилицей крестьянской семьи, а лошадь оставалась единственным средством передвижения на селе и в провинциальных городах. В Зауралье в первой половине XX века свое подсобное хозяйство имели не только жители деревень и городского частного сектора. В Кургане в 1930-х гг. небольшие огороды и сараи для скота имели даже жители кооперативных (многоквартирных) домов. Повседневная жизнь жителей будущего областного центра в это время была схожа с сельским бытом: горожане держали коров, лошадей, свиней, коз. О том, какое значение имел домашний скот для зауральских семей, говорит факт награждения коровой лучшего стахановца Курганского машзавода в 1935 г.
Многие черты в облике провинциального города определялись именно массовым присутствием здесь домашнего скота. В курганских скверах паслись телята, козы, гуляли свиньи, о чем периодически писали в газету некоторые возмущенные жители, но ситуация не менялась. Летом в городе стоял специфический запах: вслед за наводнением, по выражению корреспондента местной газеты, в Кургане наступало «навознение». В пастбищный сезон курганцы ежедневно провожали своих коров через центр города за реку Тобол, где скот принимали пастухи.
Летом сельские и городские жители запасали корм для животных на зиму. Еще одной ежегодной заботой было получение приплода от скота. В Зауралье разводили коров, приспособленных к местным условиям – «чернух» – так называли их в народе.
В годы коллективизации крестьяне обязаны были передать свой скот в колхозы. Официальное разрешение на ведение личного подсобного хозяйства они получили только спустя пять лет, в 1935 г. колхозы постепенно пополнялись квалифицированными специалистами – ветеринарами и зоотехниками, которые учили вести хозяйство «по науке». Пройдя курсовую подготовку, новые знания по уходу за скотом получали и остальные колхозники – доярки, телятницы, скотники. В то же время в народе долгое время сохранялись традиционная вера в «дурной глаз», заговоры, обряды очищения молока от «погани» и т.д. К примеру, существовало поверье, что падеж лошадей прекратится, особенно при эпидемии сибирской язвы, если павшую лошадь зарыть под порогом конюшни или под воротами.
Продукты животноводства, полеводства и огородничества – хлеб, мясо и молоко, овощи – а также рыба оставались основной пищей зауральцев. Воду для питья и хозяйственных нужд брали из местных водоемов. Жители Кургана в 1930-х гг. не имели центрального водопровода и пользовались водой из городских колодцев и реки Тобол. Не нужно забывать, что 1930-е гг. были тяжелым временем, особенно для сельских тружеников, не раз страдавших от голода, выполняя государственные нормы хлебозаготовок.
С 1930-х гг. города и села Советского Союза начинают испытывать «голод промтоваров» – катастрофическую нехватку одежды, обуви, мыла, спичек и многих других необходимых изделий. Дефицит товаров народного потребления становится яркой приметой советской повседневной жизни. Приспосабливаясь, население вынуждено было искать пути получения необходимых вещей. Частная торговля, называемая в советские годы спекуляцией, постепенно становится вне закона, но не исчезает полностью. В ситуации дефицита особое положение обретают работники магазинов, знакомство с которыми дает гражданам надежду на получение нужных вещей.
С другой стороны, нехватка готовой одежды и обуви способствовала развитию разнообразных пошивочных мастерских. Зауральцы обращались к портным или шили самостоятельно, ремонтировали старую одежду и обувь, а также перекраивали поношенные вещи. На протяжении многих десятилетий мечтой каждой советской женщины была покупка швейной машины. К примеру, в 1939 г. в течение двух рабочих дней жители Курганского района приобрели 80 швейных машин и всего 7 патефонов.
Одежда жителей провинции по разным причинам довольно долго сохраняла дореволюционные черты. Представители старшего поколения зауральцев в 1920-1930-е гг. остались верны традиционной одежде и прическам. И все же в первые послереволюционные десятилетия в гардеробе зауральцев происходят некоторые изменения. Во второй половине 1920-х годов молодые девушки решаются на короткие стрижки и укороченные юбки до колен. Женщины в возрасте предпочитали привычную длину юбок до щиколотки. В это время становятся популярными крупные треугольные воротники, опускающиеся широкими клиньями на плечи женских платьев. В начале 1930-х гг. некоторые курганские девушки, вслед за модными тенденциями, пополняли свой гардероб плиссированными юбками, увидеть которые они могли на киноактрисах того времени.
Во второй половине 1930-х гг. в гардеробе жителей провинции происходят существенные изменения. Появляется мужской и женский трикотаж, цвета тканей для женской одежды становятся разнообразней: крупная и мелкая клетка, горошек, горизонтальные полосы, цветочные мотивы и абстрактный орнамент – такова палитра тканей женского провинциального костюма накануне Великой Отечественной войны. В гардеробе курганских девушек появляются светлые прилегающего силуэта платья с английским воротником и поясом, украшенные четырьмя пуговицами на груди.
Одежда мужской половины горожан отличалась меньшим разнообразием и не претерпела в 1920-1930-е гг. таких серьезных изменений, как дамский костюм. В это время повседневную жизнь мужчин по всей стране входит гимнастерка – удлиненная подпоясанная рубашка с накладными карманами или без них. Провинциальный Курган не стал исключением: здесь на протяжении 1920-1930-х гг. гимнастерка была частью повседневного костюма мужчин из числа бывших красноармейцев, сотрудников исполкома и партийных работников. Чрезвычайно распространенной в Кургане оставалась косоворотка, вышедшая из массового обихода только в конце 1930-х гг. Двубортные пиджаки с английским воротником, надетые поверх белых рубашек современного вида и украшенные галстуком, носили городские служащие и преподаватели, а с конца 1930-х гг. еще школьники и студенты. Классикой мужского гардероба стали темные прямые брюки. Мужчины могли носить их поверх ботинок или заправлять внутрь высоких хромовых сапог из тонкой овечьей кожи. На повседневную же носку горожане заказывали сапожникам яловые сапоги из коровьей кожи. Всесезонной обувью мужчин и женщин в провинции оставались калоши. Зимой зауральцы носили теплые и удобные валенки. Верхней одеждой мужчин и женщин были двубортное пальто, фуфайки, тулупы и шинели. Зимним головным убором для большинства женщин служила шаль, некоторые городские дамы могли надеть меховую шапку. Мужчины носили шапки-ушанки, папахи, легкие кепки.
В 1920-1930-е гг. в Зауралье, как и по всей стране, идет постепенное изменение праздничных традиций народа. Объявив войну религии и суевериям, советская власть призывала к отказу от церковных обрядов и праздников. Молодежь воспитывалась уже в духе новой советской праздничной культуры. Торжественными митингами и массовыми шествиями граждане Советского Союза встречали День Великой Октябрьской социалистической революции (7 ноября), Международный женский день 8 марта, День международной пролетарской солидарности 1 мая.
Люди старшего поколения оставались верующими вопреки государственной атеистической пропаганде. В 1930-е гг. в связи с закрытием множества храмов верующие лишились возможности открыто совершать религиозные обряды. К концу 1930-х гг. в Зауралье осталось всего 12 действующих церквей.
Завершая рассказ о повседневной жизни зауральцев, отметим, что сфера человеческой обыденности очень широка. Она включает в себя не только ежедневные хозяйственные обязанности, заботы о питании и внешнем виде, но и взаимоотношения в семье между супругами, родителями и детьми, сферу досуга (проведение свободного времени) и многое другое. Эти и другие темы, касающиеся ежедневных человеческих забот и переживаний, в последние десятилетия стали очень популярными как у историков, так и среди широкого круга читателей. В то же время многие вопросы остаются открытыми, все еще ожидая своих исследователей.
В водоворот серьезных и противоречивых перемен 1930-х гг. были вовлечены и отдаленные от центра зауральские земли. В короткий срок совместными усилиями государства и общества удалось добиться значительных успехов в области народного образования и культурного строительства, совершить переоснащение некоторых зауральских предприятий. Многие тяготы и лишения пришлось пережить сельским труженикам в первой половине десятилетия. Преодоление кризиса в сельском хозяйстве и дальнейшее развитие промышленности в мирном русле было прервано начавшейся Великой Отечественной войной.
Мы продолжаем печатать «Концепцию нового учебно-методического комплекса по отечественной истории» от Российского исторического общества. Шестой раздел - «Советское общество в 1920-1930-е годы» - ориентирован на школьников, обучающихся в десятом классе.
Политика «военного коммунизма» завела страну в тупик. В деревне сократилась площадь посевов. В результате голода 1921-1922 годов в Советской России умерло около 8 млн человек - вдвое больше, чем суммарные военные потери страны в Первой мировой и Гражданской войнах.
Однако страна нашла в себе силы не только для восстановления хозяйства в условиях новой экономической политики (НЭП), но и для стремительного экономического рывка в годы первых пятилеток.
Важнейшим событием в истории страны стало образование в 1922 году СССР. В 1920-е в Советском Союзе проводилась политика по развитию национальных культур, решению межнациональных проблем на основе идей пролетарского интернационализма.
Ряд прогрессивных социальных реформ были осуществлены в СССР впервые в мире. Очевидны успехи СССР в области ликвидации массовой детской беспризорности и неграмотности, равноправия женщин, внедрения основ социальной гигиены, создания системы охраны материнства и детства. В 1930-е годы было введено всеобщее бесплатное начальное образование, а в городах - семилетнее обучение.
Вторая половина 1920-х и 1930-е годов вошли в отечественную историю как время форсированной индустриализации, осуществленной чрезвычайными методами и во многом за счет разорения деревни. Цена индустриализации оказалась крайне высокой. По сравнению с периодом НЭПа в начале 1930-х годов упал уровень жизни населения. Приоритет тяжелой промышленности привел к диспропорциям в народном хозяйстве. Трагедией для страны стала насильственная коллективизация, сопровождавшаяся жестокими репрессиями в отношении зажиточного крестьянства. Трудности с продовольствием вынудили власть ввести в городах карточную систему снабжения в 1930-1935 годах. Коллективизация и подкосившие деревню чрезмерные хлебозаготовки привели в 1932-1933-х к голоду и эпидемиям, которые по разным оценкам унесли жизни от 3 до 6 млн человек.
Советская модернизация затронула все стороны жизни - начиная с промышленности и сельского хозяйства и кончая образованием, наукой, социальной сферой, повседневной жизнью и бытом людей. Резко ускорились миграционные процессы, наблюдался заметный рост городского населения. В результате индустриального рывка в годы первых пятилеток были созданы новые отрасли отечественной промышленности: автомобильная, тракторная, химическая, станкостроение, моторостроение, самолетостроение и другие.
Опережающими темпами развивалась военная промышленность, а также связанная с военными разработками наука. Тем самым были заложены основы для Победы 1945 года, а также для послевоенных достижений в области космических и ядерных технологий и другое.
Развитие СССР в 1920-30-е годы носило противоречивый характер. С одной стороны, - ускоренная модернизация промышленности, культурная революция в городе и деревне, развитие образования и науки, возможности профессионального и карьерного роста («социальные лифты»). С другой, - свертывание демократии, поиски «врагов народа» и массовые репрессии. Пик массовых репрессий пришелся на 1937-1938 годы.
В 1930-е в СССР был построен «сталинский социализм», характерными чертами которого стала гиперцентрализация управления в ущерб регионам, диктатура вождя, подмена партийными органами власти Советов, приоритет административных методов решения политических и экономических задач. Рядом с индустриальными гигантами первых пятилеток выстроились лагерные вышки ГУЛАГа, где использовался принудительный труд заключенных.
СССР в годы НЭПа. 1921-1928 годы
Катастрофические последствия Первой мировой и Гражданской войн. Демографическая ситуация в начале 1920-х. Голод 1921-1922 годов и его преодоление. Разруха. Крестьянские восстания в Сибири, на Тамбовщине, в Поволжье и других регионах. Кронштадтское восстание.
Отказ большевиков от «военного коммунизма» и переход к новой экономической политике (НЭП). Использование рыночных механизмов и товарно-денежных отношений для улучшения экономической ситуации. Замена продразверстки в деревне единым продналогом. Иностранные концессии. Стимулирование кооперации. Финансовая реформа 1922-1924 годов. Создание Госплана, начало разработки годовых и пятилетних планов развития народного хозяйства. Попытки внедрения научной организации труда (НОТ) на производстве.
Предпосылки и значение образования СССР. Принятие Конституции СССР 1924 года. Ситуация в Закавказье и Средней Азии. Создание новых национальных образований в 1920-е годы. Политика «коренизации» и борьба по вопросу о национальном строительстве. Административно-территориальные реформы 1920-х годов.
Смерть В.И. Ленина и борьба за власть. Ситуация в партии и возрастание роли партийного аппарата. Роль И.В.Сталина в создании номенклатуры. Ликвидация оппозиции в партии к концу 1920-х годов.
Социальная политика большевиков. Рабочие и крестьяне. Эмансипация женщины. Социальные «лифты». Положение бывших представителей «эксплуататорских классов». Лишенцы. Становление системы здравоохранения. Охрана материнства и детства. Борьба с беспризорностью и преступностью. Организация детского досуга. Меры по сокращению безработицы.
Деревенский социум: кулаки, середняки и бедняки. Сельскохозяйственные коммуны, артели и ТОЗы. Отходничество. Сдача земли в аренду.
Внешняя политика: от курса на мировую революцию к концепции «построения социализма в одной стране». Деятельность Коминтерна. Проблема царских долгов. Договор в Рапалло. Выход СССР из международной изоляции. «Военная тревога» 1927 года. Вступление СССР в Лигу наций.
Культурное пространство советского общество в 1920-1930-е годы
Повседневная жизнь и общественные настроения в годы НЭПа. Повышение общего уровня жизни. Нэпманы и отношение к ним в обществе. «Коммунистическое чванство». Падение трудовой дисциплины. Разрушение традиционной морали. Отношение к семье, браку, воспитанию детей. Наступление на религию. Советские обряды и праздники. «Союз воинствующих безбожников». Обновленческое движение в церкви. Положение нехристианских конфессий. Изъятие церковных ценностей.
Культура периода НЭПа. Пролеткульт и нэпманская культура. Борьба с безграмотностью. Основные направления в литературе (футуризм) и архитектуре (конструктивизм). Достижения в области киноискусства. Культурная революция и ее особенности в национальных регионах. Создание национальной письменности и смена алфавитов. Деятельность Наркомпроса. Рабфаки. Культура и идеология. Академия наук и Коммунистическая академия. Создание ведомственной науки. ЦАГИ.
Понятия и термины:
НЭП, нэпман, «червонец», «лишенцы», «антоновщина», трудармия, ГОЭЛРО, продналог, хозрасчет, трест, синдикат, концессия, пятилетка, коммуна, кооперация, ТОЗ, наркомат, кулаки, бедняки, середняки, номенклатура, ликбез, рабфак, комсомол, пионерия, Коминтерн, Пролеткульт, социальные лифты, обновленчество, «комчванство», «выдвиженцы», Союз воинствующих безбожников, эмансипация женщин, Комакадемия.
Персоналии:
А.С. Антонов, Г.Я Сокольников, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин, М.Я. Фрунзе, Г.К. Орджоникидзе, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.И. Калинин, Г.В. Чичерин, Г.М. Кржижановский, М.Н. Покровский, А.В. Луначарский, А.М. Горький, Д. Бедный, В.Е. Татлин, В.В. Маяковский, М.А. Булгаков, С.А. Есенин, В.И. Вернадский, А.Ф. Иоффе, П.Л.Капица, И.М. Губкин, В.Э. Мейерхольд, Г.В. Александров, А.П. Довженко, Л.П. Орлова, А.В. Щусев, М.А.Шолохов, А.С. Макаренко, Н.А. Семашко, Н.К. Крупская, И.Э. Бабель, Б.А. Пильняк, А.П. Платонов.
События/даты:
октябрь 1917 - январь 1924 годы
- В.И.Ленин во главе страны
март 1921 года - восстание в Кронштадте
август 1920-го - июнь 1921 года - Тамбовское восстание
1920 год - принятие плана ГОЭЛРО
1921-1922 годы - голод в советской России
1922 год - завершение Гражданской войны на Дальнем Востоке
1922 год - создание СССР
1922-1924 годы - финансовая реформа
1923 год - создание Госплана
1924 год - принятие Конституции СССР
1924 год - март 1953-го - И.В. Сталин во главе СССР
1924 год - «Полоса признания СССР»
1925 год - начало разработки ежегодных народнохозяйственных планов
1928-1929 годы - свертывание НЭПа
1928 год - Шахтинский процесс
1929 год - принятие первого пятилетнего плана
СССР в 1929-1941 годы: «сталинский социализм»
«Великий перелом». Перестройка экономики на основе командного администрирования. Форсированная индустриализация: региональная и национальная специфика. Создание национальных рабочих и инженерных кадров. Социалистическое соревнование. Ударники и стахановцы. Ликвидация частной торговли и предпринимательства. Кризис снабжения и введение карточной системы.
Насильственная коллективизация сельского хозяйства и ее последствия. Раскулачивание. Сопротивление крестьян. Становление колхозного строя. Создание МТС. Национальные и региональные особенности коллективизации. Голод в СССР в 1932-1933 годах.
Крупнейшие стройки первых пятилеток в центре и национальных республиках. Днепрострой. Горьковский автозавод. Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, Турксиб. Строительство московского метрополитена. Создание новых отраслей промышленности. Иностранные специалисты и технологии на стройках СССР. Милитаризация народного хозяйства, ускоренное развитие военной промышленности.
Результаты, цена и издержки модернизации. Превращение СССР в аграрно-индустриальную державу. Ликвидация безработицы. Урбанизация.
Утверждение «культа личности» Сталина. «Культы» региональных руководителей. Партийные органы как инструмент сталинской политики. Органы госбезопасности и их роль в поддержании диктатуры. Ужесточение цензуры. Издание «Краткого курса» истории ВКП (б) и усиление идеологического контроля над обществом. Введение паспортной системы.
Массовые политические репрессии. «Национальные операции» НКВД 1937-1938 годах. Результаты репрессий на уровне регионов и национальных республик. ГУЛАГ и национальные характеристики его контингента. Роль принудительного труда в осуществлении индустриализации и в освоении труднодоступных территорий.
Советская социальная и национальная политика 1930-х годах. Пропаганда и реальные достижения. Конституция 1936 года.
Культурное пространство
Общественный энтузиазм периода первых пятилеток. Рабселькоры. Воспитание советского патриотизма. Развитие спорта. Освоение Арктики. Рекорды летчиков. Эпопея «челюскинцев». Престижность военной профессии и инженерного труда.
Культурная революция. От обязательного начального образования - к массовой средней школе. Установление жесткого государственного контроля над сферой искусства. Создание творческих союзов и их роль в пропаганде советской культуры. Социалистический реализм как художественный метод. Литература и кинематограф 1930-х годов.
Наука в 1930-е годы. Государственная поддержка науки. АН СССР. Создание новых научных центров: ВАСХНИЛ, ФИАН, РНИИ и других. Выдающиеся ученые и конструкторы гражданской и военной техники. Формирование национальной интеллигенции.
Общественные настроения. Повседневность 1930-х годов. Снижение уровня доходов населения по сравнению с периодом НЭПа. Потребление и рынок. Деньги, карточки и очереди. Из деревни в город: последствия массовой миграции населения. Жилищная проблема. Условия труда и быта на стройках пятилеток. Коллективные формы быта.
Возвращение к «традиционным ценностям» в середине 1930-х годов. Досуг в городе. Парки культуры и отдыха. ВСХВ в Москве. Образцовые универмаги. Пионерия и комсомол. Военно-спортивные организации. Материнство и детство в 1930-е годы. Жизнь в деревне. Трудодни. Единоличники. Личные подсобные хозяйства колхозников.
Внешняя политика СССР в 1930-е годы
Возрастание угрозы войны. Попытки организовать систему коллективной безопасности в Европе. Советские добровольцы в Испании и в Китае. Вооруженные конфликты на озере Хасан, реке Халхин-Гол и ситуация на Дальнем Востоке в конце 1930-х годов.
СССР накануне Великой Отечественной войны. Форсирование военного производства. Ужесточение трудового законодательства. Нарастание негативных тенденций в экономике. Мюнхенский договор 1938 года и угроза международной изоляции СССР. Заключение договора о ненападении между СССР и Германией в 1939-м. Присоединение к СССР Латвии, Литвы и Эстонии; Бессарабии, Северной Буковины, Западной Украины и Западной Белоруссии. «Зимняя война» с Финляндией.
Понятия и термины:
«Великий перелом», сталинская диктатура, культ личности, советская индустриализация, коллективизация, культурная революция, урбанизация, колхоз, совхоз, МТС, трудодень, раскулачивание, спецпоселенцы, ОСОАВИАХИМ, «челюскинцы», враг народа, ударники, стахановцы, массовые репрессии, НКВД, ГУЛАГ, освоение Арктики, социалистический реализм, коммунальный быт, барак, карточная система снабжения, паспортная система, система коллективной безопасности в Европе, советско-германский договор о ненападении.
Персоналии:
И.В. Сталин, Л.М. Каганович, Н.И. Ежов, Л.П. Берия, С.М. Киров, В.М. Молотов, Г.К. Жуков, К.Е. Ворошилов, М.М. Литвинов, А.С. Яковлев, А.Н. Туполев, Н.Н. Поликарпов, О.Ю. Шмидт, А.Г. Стаханов, В.П. Чкалов, А.И. Микоян, Г.К. Орджоникидзе, А.В. Луначарский, А.М. Горький, М.А. Булгаков, И.Г. Эренбург, А.А. Фадеев, А.А. Ахматова, А.Т. Твардовский, Д.А. Шостакович, С.С. Прокофьев, И.О. Дунаевский, В.И. Мухина, С.М. Эйзенштейн, В.И. Пудовкин, Г.В. Александров.
События/даты:
1928-1932 годы
- первая пятилетка
1932-1937 годы - вторая пятилетка
1929 год - переход к сплошной коллективизации сельского хозяйства (год «великого перелома»)
1930 год - ликвидация массовой безработицы, закрытие бирж труда
1930-1935 год - карточная система снабжения населения
1932 год - введение паспортной системы
1932-1933 годы - голод в СССР
1936 год - принятие новой Конституции СССР
1937-1938 годы - пик массовых репрессий
1940 год
- вхождение прибалтийских государств в СССР
